Сборник стихотворений 29

Марат Капашев Поэт
Сколько смертей знакомых..
О, боже сколько смертей…
И уравненье искомое
Всегда кончается комою
У взрослых и у детей.

Взяли на небо ангелом,
Лётчиком на небеса.
Звали Серёжа, Анка ли,
Что-то ходили жамкали,
Верили в чудеса.

Нас меньше, и меньше, и меньше-
Все мы сходим на нет.
И у мужчин, и у женщин
Те же на камне свечи,
Тот же богов ланцет.


Вот ты говоришь: «Анталья»,
Вот ты говоришь: «Ницца».
А я говорю: «Наталья,
Могла бы хотя бы присниться».

Вот ты говоришь: «Баксы»,
Вот ты говоришь: «Евро».
Вздрогнув, я ставлю кляксу,
Потом говорю: «Нервы».

Говорим как будто на русском,
Но друг друга не понимаем-
Пока на поясе узком
Застёжку мы не срываем.

Ах, как руки, тогда понятливы!-
Понятливей только тела.
Как пластилин податливы
В миг, когда ты со мной умерла.


Гори, кровавая звезда,
Пылай, свирепое светило,
Чтоб сжечь всё в мире до гнезда,
Чтоб выжечь всё до горстки пыли!

Пусть хаос воцарится вновь,
Пусть рухнут прежние твердыни-
Тогда взойдёт звезда - любовь-
Обратный вид звезды - Полыни.


Проблемы у всех людей одинаковы.
Независимо от происхождения и пола.

Голубая луна на темени лаковой
Плывёт во рту мертвеца для Харона оболом.

Постепенно увеличиваются пофигистские настроения,
Унижая пацифистские построения

И уже хочется войны, а не мира.
Пылью покрылась забытая лира,

Потому что её хозяин ругается матом,
Зловещий как ворон, как мирный атом.

Потому что не любит просить одолжения,
И не ищет во встречах и снах продолжения.

А уходит, уходит от всякой погони,
Предвкушая ссору, потирает ладони.

Потому что возраст, потому что время.
Долбит, как дятел, в полое темя,

Выковыривая мозга белое насекомое,
Ценя выше всяких яств вещество искомое….
А этого боялись и во время оное.

Потому и ходили как странные кони из шахмат.
Обмирая сердцем: «Как волосы милой пахнут!»,

Прятали от других величайшее в мире открытие.
Теперь не прячут – приходите завтра на вскрытие.

Событие весьма интимное- для самых близких.
И уже затмился неон от краснеющих лысин.

«Как много врагов в короткое время нажито!-
Вздохнув, если только вздохнуть сумеете, скажете:

«Как мало друзей, как быстро забыли женщины!»-
Решите, считая неопромечивым

Шагом, уход в совсем другие пространства,
Где главный критерий – сохранение постоянства.

Даже если, допустим, танцуешь там буги - вуги,
В таком же магическом, Хомою Брутом очерченном, круге.


И уходит во тьму за вагоном вагон.
И молчит облаков совершенный перрон.
Обтекает водою вагон темнота-
То огнями пылает дорогая мечта.


Поднимайте выше огарок
Парафиновой самой свечи.
Я - щегол, говорун, перестарок,
Не хранивший от сердца ключи.

А забросивший с лёгкостью в небо-
Кто их в небе найдёт и когда?
Ах, каким я тогда ещё не был,
Ах, не стану каким никогда!


И он вошёл, и он спросил: «Где брат твой?»
С усмешкою понятной одному
В ответ прошелестело еле внятно:
«Я разве сторож брату своему?»


О несбывшейся плачу я доле,
Упиваясь прекрасным стихом.
Он мне снится порой- но не боле!-
Вожделенным и чутким грехом.

Как ровны его влажные строфы,
Апельсиново - ярки бока!
Как отчаянны облики слов и
Мыслей лики дерзки на века


Вот живём, вот живём, вот умрём-
Может, снова родимся опять.
А о чём эта речь, а о чём?
Что мы можем о жизни понять?

Только то, что родимся опять-
Торжествует мотив повторенья!-
Даже этого не предсказать,
К сожаленью иль не сожаленью.


На повторе стоит земля,
На повторе стоит природа.
Этой ноты невзрачной не для,
Я не буду писать ему оду.

Но, наверно, такой же поэт
То же самое высказал ране
Только был это, может, сонет,
Может, рондо. Иль теми ж словами.


Клянись в любви младой повеса,
Бери красотку в оборот.
Под счастья дымовой завесой
Жизнь в наступление идёт.

А после будет сын твой клясться
И брать кого-то в оборот.
А где-то всё наоборот:
Кому-то выпадет стреляться.


Воздух спёрт-
Это спорт.
Воздух спит-
Это спирт.


Прошу одного я у бога-
О чём просил и вначале:
Дай радости мне немного,
И дай мне немного печали.


Замученный работой и болезнями,
Нажал он кнопку «финиш» и теперь
В астрале кружит тело бесполезное,
Где трёхшестёрочный стирает память зверь.


Убей меня, убей меня, о боже.
О, боже, боже, как-нибудь убей.
Хоть тресни тепловозом мне по роже
В какой-нибудь ненужный юбилей.


В этой мясорубке миллионы
Стали фаршем, пищею богов.
О поэте бедном и не вспомнят,
Чьи поэзы - подлинная новь.

Был до жути скромен он - дичайше
Был влюблён в прекрасные стихи.
И погиб он в этой жизни чаще-
Птах, своей не ведавший стрехи.


Рассуждение о том, кто должен делать искусство.

Какая сила тащит в небо,
Взрывая синь и облака,
Какая пища - выше хлеба,
Какая ноша так легка,

Что гнутся плечи и атлантов,
И кости демонов трещат-
Она всегда звалась талантом-
Пусть все иные не пищат.


Три «шестёрки»- число зверя,
Три «семёрки» - ангела число.
Кто в это не верит-
Пусть считает: ему повезло.


Сто лет назад уже такое было:
Вдруг отвердела, вспенившись, вода,
И то, что за столетья накопила
Исчезло, растворилось без следа.

И небеса расплавились от зноя.
И хлынули на землю небеса-
Вот потому и море голубое
И голубыми кажутся леса.


Я не влюблён, мне это состоянье
Раз от разу родить в себе трудней.
Бесспорно наших женщин обаянье,
Пребудет их краса всегда в цене,

Но я-то,  я со временем ветшаю-
Уже я стар как камни пирамид!
Чем их прельщу, что им пообещаю,
Опричь своих печалей и обид?


Хочется в цепь жемчуга собирать,
Хочется птиц выпускать на волю,
Хочется миловать, а не карать,
Счастью учить людей, а не боли.

Охота пиры горой задавать,
Дарить немыслимые подарки.
Хочется мне чудеса затевать,
Неба хрусталь головой задевать,
Вбегать под радуг сияющих арки.

И знать, что жизнь прекрасна весьма,
Хотя порою нас сильно мучит.
В жилищ захлопнутые тома
Вползёт надежды сияющий лучик.

И всё переменит, когда навзрыд
Метель заплачет, нас обнимая
Наградой за горечь былых обид
Однажды станет нам роскошь мая.

Не веря в это, не стоит жить,
Стремленье к свету рождает волю.
Но держит в мире лишь эта нить.
В помине нету другой тем боле.


Командиры, отцы - командиры
Нас на Марсе в штыки поднимали.
Сине - чёрные наши мундиры
Марсиан лучи целовали.

И мы падали в пыль голубую
И вздыхали предсмертно: «Ах, мама!»
Но кричали: «Мать вашу такую!»,
В копчик трусов кололи мечами

Наши жуковы, наши суворовы,
Наши роммели и чингисханы,
И мы падали, падали здорово
И безудержны и бездыханны.


Ещё кружится этот шар сапфировый,
В жемчужной дымке тают острова,
Река петляет лентою муаровой,
Вулканы извергают красный дым.

И в городе - огромном муравейнике-
Бегут куда-то люди - муравьи,
И лишь поэты, милые бездельники,
Свои слагают вирши о любви.

«Оно им надо?», может быть, вы скажете.
Пусть вам не надо- надо всё же им.
Молчите! - А не то, двух слов не свяжете,
Мол, вы - ответит гордый пилигрим

По весям, городам - коней крылатых
За что-то Апполон им подаёт.
И вот в свои родимые пенаты
Они впускают римский небосвод.


Пройдёт каких-то десять лет.
Всё переменится на свете.
И тот, кого покамест нет,
Того, кто есть уже не встретит,

Сирень былая отцветёт.
Сгорят былые поцелуи.
Что десять лет- порой и год.
Меняет всё напропалую.

Но чьё-то сердце бьётся в такт
С твоим, не ищущим покоя.
От этих времени атак
Есть средство древнее такое:

Оставь творение своё:
Ребёнка, книгу или город.
Пусть смерть погасит бытиё,
Но в нём останешься ты молод.

Сгорит зелёная листва,
Как жертва времени пылая.
Но ты, любовь, всегда права
И нет названья ей былая.

Былой любви на свете нет.
Как нет и времени былого.
Всё в мире излучает свет,
Всё первозданно, всё обнова.


Много было сказано слов не мною,
Много было также сказано мною слов.
Качество речи не измеряется её длиною-
То же скажу про любовь.


Пускай меня сотрёт теченье времени,
Пусть лопнет задрожавшая струна.
Пусть ветер смерти, гладивший по темени,
Оставит на другие времена.

Пусть пеньем Аонид весна очерчена,
Пусть осень жизни грустью налита.
Но смерть и жизнь хоть разные, но женщины-
А женщине присуща высота.

Пусть золотинки ос летят по ветру,
Слышна лишь богу лёгкая возня
Ложащихся в притирку километров,
Неслышимая явно для меня.

Когда ломает голени соломина,
И кается в предательстве Атрид,
То улетает птица незнакомая
В высокое молчанье Аонид.


Пластами вод рушится небо,
Пластами неб рухнет вода.
И грязи сырые посевы
Зальет золотая звезда.

И будет все время казаться
В погоню пустилась вода.
И будет над этим смеяться
Из тьмы золотая звезда.


Руками холодного неба
Коснусь я в экстазе зари.
Так снилось, наверное, мне бы,
Когда б я себя раздарил

И этой вот темени ночи,
И этому светлому дню-
Во всём провидения почерк-
Я в том никого не виню.


Подрасчитать бы жизнь свою,
Войти в чужую колею-
Катить по ней, как вагонетке
Забыть бы прошлое своё,
Что кровь в тебе своё поёт,
И петь чужие шансонетки.

А, может быть, плясать канкан,
Но только гирею к ногам
Твоё лишь прошлое пристало.
И говоришь ты: «Мать твою».
Ведь я всегда своё пою-
Мне петь другого не пристало.

Вся суть твоя в тебе поёт,
Она своё лишь признаёт.
И отвергает всё чужое.
И, как окалина с литья,
Куски чужого бытия.
С твоих обрушатся устоев.

И ты поймешь, и ты поймешь
Что тоже бог, что ты – не вошь,
А богу - богово от века!
И сам в себя когда войдёшь-
Тогда в себе лишь обретёшь
Ты и творца, и человека.


Дома скользят вдоль улицы,
Стоят автомобили.
И светофор зажмурился-
Его уговорили.

Леса стекают зеленью.
И просто к горизонту.
Пусть медленно, пусть медленно
Меняются резоны.


Раскусить эту жизнь, как орешек,
Не сумеет никто никогда.
Хоть попытки всегда безуспешны,
Удаются почти иногда.

Кто-то к этому близко подходит,
Все же чувствуя этот предел:
Точно кто пред лицом его водит:
Из ладоней сиянье исходит,
Только он разглядеть не сумел.


Пустые дни водой бесцветной
Стекают в Леты темноту.
Но Богу и они заметны:
Ведь предваряют красоту.

И, разразясь стихотвореньем,
Те дни ты тоже вспоминай.
Не в них пусть жило озаренье,
Но есть ли без апреля май?


Над летейскими водами пыль водяная.
Здесь избушка стоит моя лубяная

Здесь живу я, построив его для лисы.
И стекают столетья как будто часы,

То ли в гаснущий Леты простор безымянный-
Здесь не будет порухи, не будет обмана.

То ли снова туда, где другие, как лисы-
Вот и бегай, вопи, обижай, материся,

Но упустишь своё так, как в сказке когда-то
Может, станешь потом оловянным солдатом.


Бог, косматый и рыжебородый,
Был придуман, чтоб нас научить чему-то
Разбивая дубиной гранит породы,
Заставлял нас всех копать огороды.
И картошку в ямки бросать наутро.

Он нам в руки давал острогу из кости,
Запуская и рыбу для нас в стремнины.
Но мы их о камни ломали в злости,
Чтоб потом заниматься делами другими.

Так и шло всегда: всё, чему научит,
Через год или два мы уже забудем.
И тогда он, молнию слал из тучи,
Говоря: «Ужо, покажу вам люди!»

А потом состарился бог упорный,
Одряхлел совсем, как кирпич из глины.
Только люди всё те же, всё так же вздорны,
И всё так же воюют с богами другими.


Заблудился я среди ста дорог,
Затерялся я среди ста тревог.

И молился тебе сто ночей и дней.
А как примешь меня, то тебе видней

То тебе видней, ну, а я – твой раб.
И поставить свечу разреши хотя б.

Дай мне мой удел посреди небес:
Я б хотел допеть, что не дал мне бес.

Я б хотел любить лишь Её одну.
Хоть во всем себя, не Её виню.

Ну, а если мне снова дашь тот же  мрак.
На семи горах пусть развеют прах.

И забудут пусть навсегда, насовсем
То ли семь людей, то ли сто по семь.


Переделан Гораций, Овидий,
Переписан верлибром Шекспир.
Черт всё видел, и ангел всё видел.
И никто никого не убил.

Всё опять повторяется в мире.
Через век, через два, через пять.
И играют на каменной лире
Те, кто в камень вернутся опять.


Она плачет не обо мне,
Не обо мне грустит.
И топит печаль в вине-
И это - не мой стыд.

Идёт расхристанна. На мостовой
Отражают лужи её лик.
Как она печальна, о боже мой!
Может быть, завяжет, аллах велик.


В голосе твоём чту
То, что в нём звучит: чужь.

Речь твоя почти неслышна,
Злость твоя почти нестрашна.

Как хрустальный камень течёт
В золотые створы ворот,

Так твоя узорчата тень.
И она не снится уж мне.


Как тяжела вода,
Ставшая камнем забвенья!
Как прекрасна беда-
Чьей-то любви отраженье!

Как белы облака-
Черной земли негативы!
Как безмятежны века,
Если полны наива!

Как легко уходить,
Если это прощанье!-
Рвётся непрочная нить
Наших с тобой свиданий.

Дальше ковчег, завет,
Дальше холодная Лета…
Голос, сказавший «нет»,
Полон сияния, света.


Не скоро родимся на свет мы.
И песни свои пропоём.
Кто мы? Вурдалаки и ведьмы.
И вечно  играем с огнём.

Среди поножовщин закатов,
Разборок средь света и тьмы
Несём своих песен заклятье,
Смущая сердца и умы.

И с голосом флейты воспрянут
На светлое небо права.
А если нас снова обманут,
То снова увянет трава.


Плохие поэты и тем ещё плохи,
Что создают толчею, ораву.
И голос, чистый и неповторимый,
Теряется часто в этой толпе
Ведь Кукольник был знаменитей чем Пушкин,
Считался многими первым пиитом.


«Я надела на правую руку»
Ботинок с левой ноги.

Всё это похоже на правду,
Всё это похоже на правду.
Но правда похожа на ложь.


Какая нам луна светила!-
Голубоватая луна.
Как будто вспомнить позабыла,
Кому так нравилась она.

И таяла она, как сахар,
Сочилась нежной синевой.
Ни радости уже, ни страха
Не ощущалось над Невой.

Как будто гения дорога,
Сияла на воде она.
И было жалко лишь немного,
Не ощущалася вина.

Пред тем, кто лёгким, быстрым шагом
Идёт по светлому пути.
И не было ни вещих знаков,
Ни вздохов горестных: «Прости».


Посредством моей души
Пытаюсь связать два мира:
Тот, в котором грешил
И тот, где бряцал на лире.

Хотелось о многом спеть
Успеть мне хотелось много.
Но как же трудно лететь,
Совсем не зная дороги.

Но как же трудно сказать
Мимикой взглядом, жестом.
И как избегает зла
Любая форма протеста.

Как нравственность бьёт поддых
Как честность подводит к петле
И так же возможен стих,
Как в море высохшем сети.

Как глаз мозаичен у тех,
Кто жалит, жужжа, под носом,
Так сложен и стих, и смех,
И столько таит вопросов,

Сколь моря морская гладь
Песчинок и прочего сора.
Заставить меня страдать,
Заставить без разговоров…

Спасибо. Но я умен.
Отдайте лиру другому
Тиран, сатрап, фараон
В обличии мне знакомом

Толкает меня к столу:
«Бери перо и бумагу»
И я подхожу, беру.
И та маслянистая влага,

Что в черепе, как прибой,
Вздымает валы всё выше.
Мне шепчет настырно: «Пой
Да так, чтоб любой услышал.

Да так, чтоб душа пополам.
Потом отдохнешь, в могиле»
И я вверяюсь волнам
И делаю то, что в силе

Я сделать- я воспою.
Не этого мне хоть надо.
Я снова и снова сдаю
И карты рву от досады.

Опять пораженье. Ну что ж,
Не многому учат победы.
Не многому учит ложь
И мне ли сего не ведать.

Мозаика прошлых дней,
Картины грядущего лада-
Всё это нужно не мне.
И в этом моя досада.

И слабость моя Воспой.
Пусть кровь перейдёт в чернила.
А если совсем слепой-
Пусть те, что тебя любили

Запишут - а ты воспой.
Гомер - всего лишь предтеча.
Хоть я не такой слепой,
От этого мне не легче.

И в сумерках гаснущих дня
Есть чуткому сердцу отрада
Простите за всё меня.
И – если можно - не надо,

Не надо меня ругать,
Ведь я не волен в поступках
Вам ли сего не знать?-
И пусть, как ядро в скорлупке,

Таится во мраке мир.
И прячет свою досаду,
Забыв бряцание лир
Под звездную канонаду.


Когда бы сродни
Этим пажитям, нивам.
Когда бы сродни
Позлащенному лесу-
Когда бы ты поднял
Как знамя оливу
Когда бы взглянул
На неё с интересом
Когда б усмехаясь
Холодному шуму-
Влепил ты по небу
Своей пятернею.
Когда б улещал
Как монаха игумен
То все же не терзался б
Ты мнимой виною.
Ну право немногого
Стоит природа.
Ведь так не хватает
И ей человека
Скажи, для чего ей
И лиры, и оды
И мрак и любовь
И дыхание снега.
Горит на щеке
Поцелуем Иуды
Последний твой лист
О последняя осень
И мы ничего
Никогда не забудем.
За всё мы сторицей
Когда-нибудь спросим.
За всех убиенных
Во чреве природы
За копоть, за нефть
И за говор берданок.
Мы квиты, природа,
И нам бы не оды.
В сумятице буден,
Где столько изнанок
И сам я хожу
Как чумной по неделям
У песни моей
Заплетаются ноги.
А если приспичит,
А если приспело-
То мой апартамент
- Лесная берлога-
Готова. Уступим
Мы с братом- медведем
А сами к поселкам
Уйдём шатунами.
Прости за никчемность
Случайной беседы.
Надеюсь, останется
Всё между нами
Надеюсь: как будто
Пунцовые розы
Стыдом заалеют
Прекрасные щечки.
А если серьезно,
А если серьезно-
Природа больна
И доходит до точки
Спасайте природу
Безумные люди.
Жалейте природу
Безумные братья
Пока ещё солнце
В вечерней полуде
Не шлёт нам на землю
С лучами проклятий.


Как моя рука
Да с твоей рукой.
Как моя река
Да с твоей рекой.
Ни на запад дня
Ни на запад звезд.
Не забудь меня
Мой веселый гость
Умирающей
Да лебедушкой
Унывающей
Да сударушкой
Не была тебе
Свет мой ласковый
Очи - звезды мои
Полуночные
Не забудь меня
Вспоминай меня
Как посланца звезд
Как посланца дня.
Посреди миров
Посреди тщеты-
Мой последний кров
И мои цветы.


Ты опять ко мне
Полуночница
Ты опять ко мне
Рукодельница
Где ж твоих стежков,
Злая вольница?
Так, пустяк всего,
И безделица.
Где ж твои шелка?
Где ж твои снега?
Где заря твоя?
Розоперстая?
Так легка рука,
Так строка долга.
Так тиха печаль,
Моя вострая.
А и все ж тебе,
Сорока мои
Соболя мои
Мягкорунные.
А и все ж тебе
Да стихи мои
Ай стихи мои
Да безумные.
Пусть в нощи твоей,
Да моя звезда.
Да моя звезда
Окаянная.
Так что нет гнезда,
И ладонь пуста.
Да зато душа
Безобманная.


Меня любили блатари,
И гасли в небе алтари
Дымились знойно янтари
Крича чуть слышно: «Не дари».
Я, умирая, говорил
И дальше как ни странно жил.
Я робок был и неумел.
Не то твердил, а если пел-
То пел я вовсе не о том.
Я сам прозрачным янтарем
Висел меж хмурым январем
И отошедшим декабрем.
Я в прошлом был. Я был не здесь.
И не щадя чужую спесь
Я говорил что это - смесь
Я врал что это - ассорти
И умирали алтари.
И таял дымчатый янтарь
И было всё вокруг - как встарь.


Ты вся настояна на травах,
На постоянстве, на любви.
Шепчу с восторгом: «Боже правый»
За всё её благослови.

Благослови за свет весенний
За дымный сумрак и за ночь.
Она приходит, как спасенье,
Моей запетой песни дочь,

Дитя моей забытой славы,
Моих восторгов шелуха.
Она способна, боже правый
Меня довесть и до греха,

До смуты, бунта и крещендо
Землетрясения вполне.
Пусть всё закончится плачевно-
И это было бы по мне.

И  это было бы спасенье,
Вполне приемлемый исход
И пусть мне будет утешеньем
Мой самый светлый, яркий год.


Усе мы стали эгоисты.
Вся мова: « А кого бы зьисты?»


На базаре аксакала
Отдают за два сайкала.


Всё прекрасное в мире - Ирина
Несказанное в мире - Ирина.
Дщерью Савскою между другими,
Потому что родилась Ириной.