В рязанских раздольях качаются плёсы.
В раздумье висят облака.
Сережка Есенин тут бегал по росам,
Евпатий тут шел на врага.
Ока задремала на ложе привычном
в осеннем настое земли.
Не слышит, как в небе тоскливо курлыча,
прощаются с ней журавли.
Вдали от дорог пламенеют березы.
Ждут первого снега поля -
вобравшие ядра,
впитавшие слезы
и скрывшие мертвых тела.
Тут спят наши деды. Растет повилика.
Надгробья под стражей креста.
А сверху взирают потертые лики
умершего тоже Христа.
На паперти бродят пугливые куры,
лениво раскинулся пес.
И церкви, разбитыми окнами щурясь,
решают решенный вопрос.
И главы их луковок склонены низко.
Утратили звонницы звук.
А рядом Россия проходит калиткой,
уходит на север и юг.
Уходит Россия в заокские дали,
в простор печенегских степей.
А церкви тоскуют и всё ожидают
забывших о них сыновей.
Векам нашу древность хранить не придется.
Что нам до истлевших стократ?
Но тут,
над курганами первопроходцев,
задумчиво люди стоят.
И чудится им:
на кургане,
всеведущ,
силён и зело бородат,
глядит их прапращур,
их отич и дедич,
в грядущее скопище дат.
Он видит: потомки сильней и богаче,
чем прежде бывал даже князь...
И все же зачем-то глаза от них прячет,
обидеть их правдой боясь…
Боится обидеть той правдой жестокой,
что полон избыточных сил.
опасной душевной болезнью до срока
потомок себя заразил…
И что-то хватает за душу,
ударив,
Рождая и гордость, и грусть.
Не тут ли – со стоном,
в крови
и пожарах,
Искрой зачиналася Русь?
Персты колоколен над миром подъемля,
наморщив лемех куполов,
сквозь жизни потомков
рязанские земли
Шагают
походкой
отцов!