«Его техническая оснащенность изумительна, даже избыточна. Кублановский обладает, пожалуй, самым насыщенным словарем после Пастернака. Одним из его наиболее излюбленных средств является разностопный стих, который под его пером обретает характер эха, доносящего до нашего слуха через полтора столетия самую высокую, самую чистую ноту, когда бы то ни было взятую в русской поэзии».
Иосиф Бродский
«Поэзия Юрия Кублановского отличается верностью традициям русского стихосложения, ненавязчиво, с большим чувством меры обновлённой метафоричностью — никогда не эксцентричной, всегда оправданной по сущности; и естественной упругости стиха, часто просящегося к перечитыванию и запоминанию».
Александр Солженицын
Душа-скиталица — она одновременно всюду: ловит ускользающее мгновение, тоскует по тому, что прошло, испытывает будущее. Сколько же счастья и неприкаянности в нашем земном странствии — такие мысли рождаются при чтении новой книги Юрия Кублановского «Неисправные времена». И если формулировать лаконично, главная тема сборника — душа и время.
Как признал сам поэт: «Судьба извилисто мной распорядилась». Он родился в Рыбинске, с детства любил рисовать, а потом как вспышка — открылось литературное дарование. 15-летним вихрастым мальчишкой приехал знакомиться к «трубадуру оттепели» Андрею Вознесенскому. Столичный мэтр подарил юному и отважному гостю из глубинки свою дружбу, которую они пронесли «по жизни» — то сближаясь, то отдаляясь. В своем поэтическом призвании Юрий Кублановский не сомневался. Но, не видя себя в советском литературном истеблишменте, поэт получил образование искусствоведа. Дальше было много «дорог и развилок» — участие в СМОГе, работа экскурсоводом на Соловках и в Ферапонтовом монастыре, духовное окормление у протоиерея Александра Меня, эмиграция, дружба с И. Бродским и Солженицыным...
В 90-е годы, когда в стране происходила «великая криминальная революция», поэт встал в оппозицию ельцинскому режиму и его радетелям — «на меня клепали, что чуть не красный…» — напишет он в стихах.
Это потребовало настоящего мужества и смелости — без всякого двурушничества, столь свойственного творческой интеллигенции, умеющей держать нос по ветру. Подобная твёрдость закономерна. Поэт проделал мировоззренческую эволюцию от русского западничества к почвенничеству. Этой консервативной «траектории» он придерживается и теперь.
В настоящее время Юрий Кублановский стал известен как публицист и участник политических ток-шоу на телевидении, где даёт отповедь либералам. Хочется верить, что для многих эта узнаваемость и медийность может стать трамплином к поэзии «смиренника-аристократа», как его очень метко охарактеризовал критик Павел Басинский.
Юрий Кублановский входил в литературу в 60-е годы ХХ столетия. И его можно смело отнести к поэтам Бронзового века. Сегодня эту концепцию активно разрабатывает и популяризирует богослов и культуролог Александр Щипков. Бронзовым веком он называет поэзию авторов, заявивших о себе в 1953–1990 годы. Этот период — антитеза декадансу Серебряного века и «поэзии Политеха». К представителям Бронзового века Александр Щипков относит позднего Н. Заболоцкого, Охапкина, Иосифа Бродского, Виктора Кривулина, Олега Чухонцева, Ольгу Седакову.
«Это поэты, которых коснулся Христос, — объясняет свою концепцию Щипков. — Они вернули в поэзию религиозную составляющую, которая была потеряна в декадансе и футуризме и почти не ощущалась в советской литературе. В Серебряном веке была оккультная религиозность. А Заболоцкий, прошедший войну и лагерь, стал родоначальником новой искренности, новой сакральности. «Поэты Политеха», будь то Рождественский или Вознесенский, тоже были яркими и одаренными. Но это была публицистическая поэзия, альтернативный официоз. А поэты Бронзового века говорили о горних и не сиюминутных вещах».
Встреча
Б.Михайлову
Когда в мильонной гидре дня
узнаю по биенью сердца
в ответ узнавшего меня
молчальника-единоверца,
ничем ему не покажу,
что рад и верен нашей встрече,
губами только задрожу
да поскорей ссутулю плечи...
Не потому что я боюсь:
вдруг этим что-нибудь нарушу?
А потому что я – вернусь
и обрету родную душу.
Не зря Всевышнего рука
кладёт клеймо на нас убогих:
есть нити, тайные пока,
уже связующие многих.
1976
Петербургская элегия
Елене Шварц
Послушно поземку к Петру
несёт под копыта коня.
На парусном влажном ветру
ты, может быть, встретишь меня.
Державе держать недосуг
летучего змея границ.
И остовы новых фелюг
с корсетами императриц
заманчиво схожи. Прилип
к зелёному кубку с орлом
румяный детина. Полип
чухонской зимы за окном
в Европу оскалился тут,
когда от радений хлыща
старушечьи букли бегут
с подушек, как мыши пища.
… Где возле ростральных стволов
на стрелке пустая скамья
и парусный ветер свинцов
– ты, может быть, встретишь меня.
1979
Далеко за звездами, за толчёным
и падучим прахом миров иных
обитают Хлебников и Кручёных,
и рязанский щеголь с копной льняных.
То бишь там прибежище нищих духом
всех портняжек голого короля,
всех, кому по смерти не стала пухом,
не согрела вовремя мать-земля
под нагромождёнными облаками
в потемневших складках своих лощин.
Да и мы ведь не были слабаками
и годимся мёртвым в товарищи.
И у нас тут, с ними единоверцев,
самоучек и самиздатчиков,
второпях расклеваны печень, сердце
при налете тех же захватчиков.
... Распылится пепел комет по крышам.
И по знаку числившийся тельцом,
и по жизни им не однажды бывший –
приложусь к пространству седым лицом.
1 ноября 1999 г.
Иллюстрация - рисунок Людмилы Зленко