Темнеющее небо вновь дымится
чуть тлеющей дорожкою заката,
как будто ночь - грядущая расплата
за дней цветных кружащих вереницы.
Под вечер тени удлиняют пальцы,
накинув сеть безумства и сомнений -
(разрозненных и свитых соплетений)
на ветви жизни, и в тиши скитальцем
кружится мысль о страхе перед мраком,
о боли, невозможности прозренья,
наощупь непонятности движенья,
боязни ослепленья вспышкой яркой.
В часы, когда еще на небосводе
блистает солнце, и не давит плечи
закат, и ты разумен и беспечен,
и вроде бы пред вечностью свободен,
но незаметно для себя и прочих,
чуть сумерки касаются запястья
с неистовой и жгуче-нервной страстью
лишаешь тьму ночную полномочий.
Под пологом, где звёзды лишь личинки,
сюжеты грубо-серы и невзрачны,
похожи на замоченное прачкой
исподнее, присыпанное синькой,
там в свете полнолунья очертанья
чуть призрачны, прозрачно-безупречны,
как будто от души затеплил свечку
всесущий ангел миросозиданья.
За шторой ночь, покой, и снова грустно.
Седея, горизонт исчез в тумане.
А я стою, как в первый день изгнанья,
надеясь, что к утру печаль отпустит.