Светит месяц, ночь ясна;
Чарка выпита до дна.
А. Пушкин "Похоронная песня"
Ветер щели крыш убогих
снегом в ночь запорошил.
Из нетопленной берлоги
Петя, местный старожил,
с перепою лишь к обеду
вылезает на крыльцо,
согреваясь худо-бедно
стародавним пальтецом.
Тянут жилы, ноют кости –
ни согнуться, ни присесть.
Он бредёт к соседке в гости,
чтобы выпить и поесть.
Та уже опохмелилась,
глазом-бусиной косит:
– Ну, скажи ты мне на милость,
ты кода-нить будешь сыт?
Я тебе не ларь бездонный,
у самой два сына пьют,
и не в дом, а всё – из дома.
Был да вышел твой приют.
Слово за слово – до драки,
брань почище «дурака».
На подмогу господарке
два подвыпивших сынка.
Травит бывшая подруга
псом голодного Петра.
Верный страж под злую ругань
гонит гостя со двора.
Ветер стынет от озноба
необузданных страстей
и глядит сторожко в оба
то на пса, то на людей.
И понять не может ветер:
кроме шкуры, чем ещё
отличается от «деток»
одичалое зверьё?
Бедолага Пётр обратно
тащится ни жив ни мёртв,
снегом до мозгов захватан,
ветром до костей истёрт.
И у самого крылечка,
никому ни сват, ни брат,
падает… Оплывшей свечкой
еле теплится закат.
Утлой лодкой уплывает
в полусумраке крыльцо.
Светлым призрачным овалом
стынет Петино лицо.
…Голос милый: "баю-баю",
рук молочное тепло,
и макушку, словно раем,
поцелуем обожгло.