***
Этот странный июль,
этот с вялою придурью месяц
почудил от души,
отдождив по тебе и по мне.
Как случилось,
что больше не можем мы вместе?
Как случилось,
что нам на огромной земле все тесней?
Разве я не любил?
Разве я уходил, не прощаясь?
Разве я оставался,
когда отпирались замки?
А когда мое сердце
в хрипящей груди не вмещалось,
разве я не давился,
глотая соленого горя куски?
Да, стонал.
Да, просил отпустить и не мучить.
Но всегда возвращался,
целуя колени твои.
И всегда находил
за слезою зелено-колючей
на дрожащих ресницах
росинку тревожной любви.
Только сохнет роса.
Ты так часто не зря говорила,
что всему есть конец.
Даже счастью.
И даже любви.
Где-то я оступился,
ты где-то меня не простила
и швырнула отчаянно:
больше меня не зови...
Не зову —
не могу, не хочу и не смею.
Слишком поздно собакой
скулить и бежать за тобой.
Потому что вовек
с блеклых губ оттереть не сумею
поцелуя чужого
своею, от боли неверной, губой.
Я уже отболел.
Я уже не курю поминутно.
Ты права: все проходит,
густым порастая быльем.
Только там, далеко,
в рваных сумерках видится смутно,
как мы ищем любовь.
Но уже не находим ее...