– Меня хоть кто-нибудь здесь любил?
Настя обводит сидящих за столом пронзительным, как ей кажется, взглядом. Звякают ложки, булькают супы, негромко шевелится разговор.
– Чаю налить? – бабка, которой сегодня семьдесят два исполнилось, оборачивается к внучке и подмигивает. – У меня особенный.
– Вы вообще меня слышите? – голос издевательски дрожит.
– Дурацкий вопрос. Мы же не глухие, – мать прищуривается. – Хочешь курочку?
Три дня в родном доме ударили по нервам, как год в объятиях единственной, как думалось тогда, любви. Настя душила избранника: хотелось, чтобы его мир заключался в ней одной, чтобы ни в мыслях других не было, ни в помыслах, ни во снах.
Это не любовь, если не спрашиваешь каждые пять минут, чем он занимается.
Это не любовь, если он не отвечает тебе в течение нескольких мгновений.
Это не любовь, если ты не начинаешь звонить со скоростью десять гудков в секунду.
Это не любовь – это безумие. Выход из патологии едва не убил её. Но пара недель – и пожалуйста: душа снова алчет боли, снова хочет любить. И с каждым разом она хочет этого всё больше.
– А какая я в детстве была?
Захотелось упиться прошлым, опробовать на вкус, каково это – когда тебя любят за то, что ты есть, а не за то, как ты даёшь. Послушать забавные и милые истории о собственных проделках от тех, кто способен на искреннюю любовь.
– Насть, ты решила, что будешь делать после университета?
– Замуж пора, – поддакнула бабка.
В сердце засвербело. Достала телефон, уткнулась.
– Слышишь, нет? – мать прекратила пережёвывать (а это она делала тщательно: каждый кусочек пищи перемалывался за плотно сжатыми нитевидными губами с минуту).
– А ты? – губы Насти сжались в такую же нитку.
– Жених-то есть?
– Ой, баб, хватит, а?
Бабка хрипло, по-старчески рассмеялась, но не отступила:
– Двадцать лет, а детей нет. И мужика нет. У меня вон сосед справа хороший. У него сын Васька.
– Васька, – хохотнула Настя, пробуя имя на вкус. И выплюнула, – что ж не Фёдор?
– Не груби! – мать строго взглянула на неё.
«Не груби, не думай, не дыши. Умри», – отличное начало семейных выходных. Настя выковыривала перец из салата. В окно постучали.
– Глянь, кто там!
Настя встала, лениво заглянула в окно. Два карих глаза посмотрели на неё снизу вверх – два огромных карих глаза, в которые она прыгнула, как в пропасть.
– А вот и Васька! – бабка бросила быстрый взгляд на свою дочь, та – на свою. – Заходи, Вась!
Пришедшему налили тарелку лукового супа. Бабка вдруг вспомнила, что у неё бельё в бане не достирано, мать пошла помогать. Прочие родственники засобирались домой, переглядываясь. Карие глаза жадно рассматривали девичьи бёдра.
Ни деревенское имя, ни луковый запах не помешали Насте раствориться в настоящей любви. Получасовой марафон внезапной, но долгообещающей страсти кончился:
– Мы встретимся завтра?
– Оставь свой номер. Позвоню, – дымка желания слетела с карих глаз в тот момент, когда последняя капля упала на поясницу.