Соло для контрабаса без оркестра

Дарья Семенова
Постановка произведения культового автора Патрика Зюскинда с культовым артистом Константином Хабенским со дня своего выхода на сцену в 2014 году также приобрела культовый статус.

Спектакль МХТ им. Чехова «Контрабас» – событие на отечественной сцене. Хотя бы потому, что в течение 2 часов публика видит и слышит только одного актера. При этом исполнитель главной (единственной и даже заглавной!) роли Константин Хабенский не признает наименования «моноспектакль». Актерская логика понятна: его «партнерами» являются и громоздкий инструмент, и старый вечно заедающий патефон – персонификация директора оркестра, и стремянка – словом, весь предметный мир, который так тонко и умно выстроен блестящим художником Николаем Симоновым. Не говоря уже о полноценном дуэте с актрисой Ольгой Ворониной в финале постановки.

Но, право слово, Хабенскому стоило бы оставить профессиональную скромность и позволить-таки говорить «моно» применительно к спектаклю. Ведь в наши дни, увы,  далеко не каждый актер способен держать зрительское внимание на протяжении такого длительного времени. И держать не по причине своей всероссийской славы (хвала телевидению!), а благодаря умелой и продуманной игре, внутренней силе и попаданию в образ.

Действительно, Константин, кажется, обречен на роли опустившихся интеллигентов – это его типаж и актерская судьба. Но убедительность, с которой артист представляет своего Музыканта, не связана напрямую ни с внешностью, ни с привычными приемами. В «Контрабасе» Хабенский говорит со зрителями (а, может быть, с собой) о том, как ощущение профессиональной неудачи перерастает в личную трагедию. Эта проблема знакома многим, но в устах человека творческого она звучит с подлинным драматизмом.

Вообще трудно было бы ожидать от загадочного интеллектуала Патрика Зюскинда, чье произведение легло в основу постановки, такой острой выразительности и беспощадной искренности. Автор топового «Парфюмера» находит простые и точные слова для выражения тайного мучительного страха, преследующего художника: смогу ли я реализоваться в профессии, воплотить в ней все силы души, добиться успеха, да прославиться, наконец?! Сумею ли в полной мере проявить свой талант? И – это уже почти шепотом – есть ли он, этот талант?

Спектакль режиссера Глеба Черепанова – о том, как невозможно жить в нелюбимой профессии и как невозможно отказаться от нее, признаться, что сделал ошибку, и тащить на себе ее последствия так же тяжко и неотступно, как всю жизнь тащит главный герой свой контрабас. Действие начинается с комической нелепой сцены возвращения подвыпившего музыканта домой с этим самым треклятым неподъемным инструментом. Но в этот момент зритель еще не знает, как скоро смех на его губах приобретет ощутимую горечь, как быстро веселье сменится сначала робким сочувствием, а затем жгучим сопереживанием и даже саморефлексией (ну есть же в зале творческие натуры!).

Итак, музыкант государственного оркестра, он же – Контрабас. Да, этот неуклюжий инструмент, обладающий неповторимым звучанием, персонифицирует своего хозяина. И, когда герой Хабенского сначала нарочито нахваливает непревзойденные музыкальные качества своего баса (да это вообще самый главный инструмент в оркестре!), а потом так же яростно бичует его никчемность, – можете быть уверены: он говорит о себе. О, сколько бы он мог, создай хоть один великий композитор соло для контрабаса! Все, все бы поняли, как прекрасен его голос, как верно он передает тончайшие оттенки чувств! Но инструмент обречен теряться в многоголосии скрипок, фортепиано и даже литавр. Кому нужен его мощный звук, нежная душа, заключенная в неповоротливом теле?

Да, и творческая жизнь подчиняется безжалостным законам эволюции: выживает сильнейший. Уж во всяком случае, не контрабас. А то, что эти истинные победители словно бы выведены по законам евгеники, – ну и что же? Ведь мы в Германии, господа. Ведь Вагнер – лучший из лучших. И эта очевидная аллюзия на фашистскую идеологию только подчеркивается обстановкой комнаты, чьи стены обиты матрасами, заглушающими звук. Не только рокочущий бас, но и человеческий голос, шепчущий: «Ты проиграл свою жизнь»…

Симоновская сценография заслуживает отдельных слов. Дом-камера, комната в сумасшедшем доме, огороженная, выключенная из жизни напоминает о великом предшественнике немца Зюскинда – австрийце Франце Кафке. Стремянка, холодильник, шкаф – вот аскетическое обиталище, в котором можно существовать, но не жить. Но там, по ту сторону замурованного окна, есть звезды и городской шум. А здесь, в одинокой комнате – только бесконечные самоуговоры, яростные споры с патефоном, бутылки с пивом и вечный неуклюжий контрабас.

О, вот он, истинный герой пьесы! Нелюбимое дитя оркестра, тяжкая ноша отчаявшегося музыканта. Моцарт в 4 года писал великую музыку. А кому нужен 36-летний басист-неудачник? Он опоздал на годы. Он не добьется славы. И любви – робкого тонкого ростка, пробившегося сквозь мусорную кучу. Любви к певице сомнительных человеческих качеств, но возвышенной благодаря силе таланта. Во всяком случае, так аттестует ее очарованный бас. Так, может, талантлив и он, столь чутко реагирующий на прекрасное? Да не все ли это равно холодному жестокому миру победителей?

Из него нет выхода. Герой так социально обеспечен, так надежно обустроен, что совершенно бессилен перед лицом этой несокрушимой мощи. И самый трагический момент постановки – именно в этой минуте озарения: вся социальная устроенность – всего лишь другое название полной безысходности…

К сожалению, смешки в зале после такой страшной фразы несколько снижают пафос высокой сцены. Хотя, возможно, это просто защитная реакция зрителей на драматический накал момента. Во всяком случае, Хабенский безупречен на этом отрезке дистанции. Да, иногда его комизм балансирует на грани гротеска и даже вульгарности (и немудрено: провести 2 часа в нервном напряжении вряд ли удастся и самому выдающемуся актеру, а Хабенский – артист очень высокого уровня). Но в кульминационной сцене, расставляющей все по своим местам, называющей проблему своим именем, повторюсь, исполнитель безукоризнен.

После этой реперной точки действие словно бы ускоряется. Музыкант собирается на концерт. Великолепно построена мизансцена с тенью: за задернутым занавесом встает черная огромная тень контрабасиста с вдохновенно поднятыми руками и взлохмаченными волосами, придающими образу сходство с Мефистофелем и далее, по ассоциации, с Мефисто из картины Иштвана Сабо. Никогда еще тема творческого одиночества не звучала в спектакле столь мощно.

И вот – концерт. На сцене молодая прима, тайная любовь басиста. Здесь действие сходит с рельс, проложенных драматургом, и устремляется своим путем. Вдруг оказывается, что хваленый дивный голос певицы – просто выдумка влюбленного героя, а сама она – всего лишь жалкая ломака. Но что до этого зрителям? И что значит восхитительное соло заглавного персонажа в их мире, любящем только победителей? А он – проигравший. Потому что слаб. Потому что не уверен в себе. Потому что нелеп. Потому что талантлив…

И так исподволь, под конец второго театрального часа режиссер подводит нас к страшному выводу: да, невыносимо, когда бездарен. Но когда талантлив – невыносимей.