«Вторая жизнь» поэта - «ВЖ»
Открывая антологию третьей четверти века, "золотого", как ему предрекала быть Анна Ахматова, текстами Алика Ривина, неожиданно всплывшими в последние пять лет, мне хотелось бы подчеркнуть, что рукописи - горят, вопреки Булгакову. Все, что осталось от Ривина - это 32 стихотворения, включая отрывки, собранные одним из друзей Ривина, и появившиеся в последнее время две публикации. Тексты отличаются сильными разночтениями, многие строки не восстановлены, некоторые неудобочитаемы из-за опечаток - типичный пример для неопубликованной поэзии. И автора уже не спросишь.
О самом авторе тоже известно не многое. Цитирую по А. Г. Левинтону /журнал "Глагол", №1, 1977, изд. Ardis/ и местами, по Эмме Сотниковой /журнал "Сион", №21, 1977, Тель-Авив/.
"Александр Ривин /даже его отчество пока не удалось установить/ родился в 1914 или 1915 году.* Известно, что после школы он какое-то время работал на заводе, где ему машиной искалечило руку.** .... В 1932 или 1933 году он поступил на романо-германское отделение литературного факультета ЛИФЛИ. После первого курса летом попал в психиатрическую больницу с диагнозом - шизофрения. Выйдя оттуда, нигде не работал. Жил он отдельно от семьи; незадолго до его поступления в ЛИФЛИ умерла его мать, и отец женился вторично. В конце 30-х годов Ривин был известен в Ленинграде как "проклятый поэт" /самоназвание, см. ниже о его переводах из Верлена/, живший тем, что ловил и продавал кошек.*** Из студентов и профессоров 30-х г.г. его помнят многие, известно, что его стихами восхищался Г. А. Гуковский. Характерный анекдот:
Ривин приходит к Гуковским, садится на пол, держа двумя руками собственную ногу, и начинает петь еврейские псалмы. Когда его просят перестать, открывает один глаз и просит:
"Дайте тимак" /рубль/. Когда ему дают рубль, начинает читать - частично петь - свои стихи. Может быть именно с этой манерой исполнения следует связать обилие в них реминисценций /нарочитых, явных/ из песен Вертинского, шлягеров 30-х г.г. и т.п.**** .... Известно, что он прекрасно знал французский, переводил Верлена. Сохранились стихи: "Осенних скрипок протяжный голос / Томит мое сердце монотонной тоской", а также четверостишие из перевода Мюссе /неизвестно, существовал ли перевод полностью/. .... По непроверенным данным один его перевод Поля Вайяна-Кутюрье был опубликован, но найти не удалось.
Известно, что он дожил до начала войны .... По достаточно достоверным сведениям он хотел пробраться к румынскому фронту, чтобы там /несмотря на поврежденную руку/ стать переводчиком. Это сообщение относится к осени 1941 г., и это последнее, что известно о Ривине.
... Единственное упоминание имени Ривина - точнее неупоминание - это посвященные ему стихи Д.Самойлова "Памяти А.Р." /Тарусские страницы. Калуга, 1961, стр.204/; в последующих публикациях появился эпиграф, подписанный теми же инициалами, представляющий собой первую строку стихотворения Ривина "Вот придет война большая".
Дополнения по Эмме Сотниковой:
* "Родом из Минска. Говорил с сильным еврейским акцентом, который можно расслышать и в его стихах."
** "... у Ривина были раздроблены пальцы одной руки."
*** "Жил он случайными заработками, переводя по заказам издательств с иностранных языков, а когда заказов не было, продавал кошек в лаборатории."
**** Ривин "... таскал за собой томик Велимира Хлебникова и в нем на полях записывал собственные стихи."
см. также: Алик Ривин. "У меня на сердце, под часами, кто-то плавает живой"
Илья Верховский в ЖЖ о Ривине.
Русский поэт Алик Ривин - переводы с идэш...
№8
1 Когда Хаос сгущался в мирозданье,
Кто мог тогда уже понять Хаос.
Нельзя же видеть полдень ранней ранью,
И мы не знаем, кто наш балабОс.
5 Хаос, дурак, зачем ты народился
Все есть,
все суть,
я знаю,
видит бог.
Ты б лучше по дороге простудился,
До бытия б, ты пОторох, исдох!
9 Ан выжил, сволочь,
И живешь, и дразнишь,
И утверждаешь: этот праздник - жизнь.
Какой же это, к черту, праздник!
На сЕбя лучше руки наложить.
13 Что есть все сущее?
Пардон, не знаю,
Но ты не знаешь тоже,
реалист,
Ты видишь небо, и трубишь
"дерзаю!"
А небо лишь слюнявый синий лист.
17 А ты, болван, как я, и оба
Мы все-таки правы.
На свете есть борьба и злоба,
Они реальны и живы.
21 Давайте биться, биться, биться
Ломая ногти, зубы, жизнь.
Борьбой всего можно добиться,
Язык прищемленным держи.
25 Но говорить не помешает
Под мандолину - патефон,
МузыкА тоже утешает,
Но я ее покину вон.
29 Ленин говорит: когда послушаешь музыку,
То хочется всех людей гладить по головке,
А гладить нельзя, руку откусят,
А безруким быть - это только в моем вкусе.
Поэтому музыки не слушайте,
А больше делайте, и больше кушайте.
№9
1 ..................................................?
..................................................?
5 Не троньте меня, я простой и хороший,
Я делал все то же, что делали вы,
В передней я путал любовь, как калоши
И цацкался с Лелькой на спусках Невы.
9 Годами, когда-нибудь в зале концертном
Мне Боря сыграет свой новый хорал,
Я заору, как баран мягкосердый,
Время кричит, как КерЕнский орал.
13 Годами, когда-нибудь в зале концертном
Я встречу Бориса и Леву вдвоем,
А после в "Европе" за столом концертным
Спокойно, без женщин, мы все разберем.
17 И Боря ударится взглядом собачьим
О наши живые, как души, глаза.
И мы, наплевав на всех женщин, заплачем,
Без женщин нельзя и без звуков нельзя.
№18
От тревоги к тревоге мечась,
Тихо заживо в яме сиди.
Помни: Гитлер - рыцарь на час,
Но весь этот час - впереди.
22 июня 1941 г.
(1)
Желтый ад каменистый бесплодный
Звезды пропасти скалы мосты
Ходит мертвый слепой и голодный
И грызет костяные персты
Никогда ему больше не спится
Но слепые зеницы в огне
Шел он узкой и рыжей лисицей
По широкой и голой луне
Вечный Жид никогда не усталый
На бесплодной бессонной луне
Голосами царапает скалы
И купает лицо в тишине
Вот придет война большая,
Заберемся мы в подвал.
Тишину с душой мешая,
Ляжем на пол, наповал.
Мне, безрукому, остаться
С пацанами суждено,
И под бомбами шататься
Мне на хронику в кино.
Как чаинки вьются годы,
Смерть поднимется со дна,
Ты, как я, – дитя природы
И прекрасен, как она,
Рослый тополь в чистом поле,
Что ты знаешь о войне?
Нашей общей кровью полит,
Я порубан на земле.
И меня во чистом поле
Поцелует пуля в лоб,
Ветер грех ее замолит,
Отпоет воздушный поп.
Сева, Сева, милый Сева,
Сиволапая свинья...
Трупы справа, трупы слева
Сверху ворон, сбоку – я.
По горам и по дорогам,
В лагерях, аулах нищих,
У растерянных балкарок
Покупая молоко,
Вечный Жид устал шататься
Мы – плохие альпинисты.
От Голгофы до Кавказа –
Это очень далеко.
Вот с турецкою монетой
Между двух грудей тряпичных
Едет горькая старуха
На коне на Страшный суд.
Ледоруб песок взрывает,
Я плетусь за нею сухо,
Вдруг балкарка окликает:
«Ты урус или джюгут?»
Видно, вымерли хазары
Преждевременно, некстати,
И не знают караима
Мусульманские дьячки.
Я обрезанный, как муж твой,
И с меня сюнепа хватит.
Вдруг старуха помрачнела
И помчалась, как джигит.
А когда настанет утро,
Я бреду нагорьем сонным,
И английский желтый ангел
Смотрит с елки голубой.
Я – Мессия Палестины,
Я машу мечом коратным,
И в лучах моей короны
Призрак родины любой.
По горам и по дорогам
С ледорубом и тетрадкой,
У растерянных балкарок
Покупая молоко...
Мы плохие альпинисты,
Вечный Жид в кавказских Альпах.
От Голгофы до Кавказа –
Это очень далеко.
Как Христос своих овечек,
Холил я моих евреев.
Растоптали нас, как скорпионов,
Английские жеребцы.
Я – смешной английский клоун,
Я – потомок Маккавеев,
И в лучах моей короны
Могендовидов концы.
Скучно в городе Сиона,
Бомбы падают лениво,
Сионисты греют руки
На поставках англичан.
Я смешной английский клоун
У стены Иерусалима,
И в лучах моей короны
Иудейская печаль.
Капитан, капитан, улыбнитесь,
Кус ин тохес – это флаг корабля.
Наш корабль без флагов и правительств,
Во вселенной наш корабль – Земля.
Мы плывем, только брызжем звездами,
Как веслом мы кометой гребем,
Мы на поезд судьбы опоздали,
Позади наш корабль времен.
Так над жизнью, над схваткой, над валом,
Над жемчужными жабрами звезд
Улыбнись капитан над штурвалом,
Наступи этим волнам на хвост.
Раньше взлета волны не поймаешь,
Раньше света не будет звезды,
Капитан, капитан, понимаешь,
Раньше жизни не будет судьбы.
Так над жизнью, над схваткой, над смертью
Над разбрызганным зеркалом звезд
Улыбайся, товарищ, бессмертью,
Наступи ему сердцем на хвост.
* * *
Я языка просил у плена
Будь рыбой – жизнь коротка!
Вот безъязыкая мурена
Живет свободна и гладка
Без плавников и без зацепок
Без чешуи и без жилеток
Без связей сверху на земле
Они гуляют в глубине.
Ты царь. И если Пушкин снова
Тебе подсунет этот стиль
И если рыба это слово,
И если совесть это штиль,
И если время – пароход,
И если люди – круг спасенья,
И если якорь – идиот,
И если в будущем – круженье!
Утюг на шее был фальшив,
А круг спасения горяч,
Поэт обжегшись стал спесив,
Танцует по воде, как мяч
И только рыбу соблазняет
«Будь безъязыка и гуляй»
Кто лжет себе, тот это знает
Утюг на шею и жихляй!
Они стихи мои вбирают,
А помести я их в печать,
Они бы начали рычать.
Живу, жихляю, умираю,
И не желаю замолчать!
Это было под черным платаном
На аллее где жабы поют
Там застыл Купидон великаном
Там зеленый и черный уют
Там лежала в рассыпанных косах
Золотистая харя лица
А в глазах удивленно-раскосых
Колотились два черных кольца
А потом они стукнулись дружно
И запали под веков белки.
Ничего им на свете не нужно
Ни любви ни цветов у реки.
Я поднял равнодушную ручку
Нехорошие очи поднял
Подмахнул на листе закорючку
И судьбу на судьбу променял
И меня положили за стены
На холодненький каменный пол
Дали мне на подстилку две смены
И сутулый расхлябанный стол
Это было под черным платаном
Где уже меня больше нема
Где луна кулаком-великаном
За нее отомстила сама
Где летают блестящие мухи
Где безлицые камни лежат
Где с козлами в соитьи старухи
В черном озере желтые звезды дрожат
Только ночью в заречном колхозе
Зарыдает винтовка как гром
И на желтенькой лунной колоде
Синей глыбой расколется дом
Изо рта ее узкого очень
Тихо вытечет нож как слюна
И под черной улыбкою ночи
Он уколет меня из окна
Это будет под черным платаном
Где кровавые жабы поют
Там луна кулаком-великаном
Разрубает зеленый уют.
Отнесите меня, отнесите
Где дрожит золотистая нить
У жестокой луны попросите
Желтым светом, что медом облить
После смерти земные убийцы
Отправляются жить на луну
Там не надо работать и биться
И влюбляться там не в кого...
Ну?
P. S. Может показаться, что мы имеем дело с самым настоящим сумасшедшим, однако это неправда. Ведь так же вел себя и Осип Мандельштам, когда обращался к богатым евреям, утверждая, что им на том свете зачтется помощь голодному поэту. А своим грузинским друзьям, собираясь то же самое проделать в Тифлисе, говорил, что знает этот народ.
Но Ривин знал свой народ не понаслышке, и судьбу еврея-чужака, в том числе в мире социализма, чувствовал на себе. А его, инвалида, попытка прорваться на румынский фронт и стать переводчиком (обратим внимание, не с немецкого, а с румынского, который близок к французскому!) оказалась гибельной платой за стихи. . .