Как вымя вздымается толстый Орех
Отлить полкило скипидару,
И в селах и в нивах все это не грех,
Когда б не случиться пожару;
С ангиной своей, на кроватке и мне,
Орех не готов, не приемлет к войне.
Из темного мяса на плечи ему
Вздымается буревестник,
И славный как ряса старик ест хурму,
Стамески дремучей ровесник,
В ломах и кусаньях проведший весь век.
И к буре-вот-вестнику въехал Орех.
«Скажи мне прелестный ленивец быков
Что сбудется в дыне со мною?
И чем, по известной аллее носков,
Пройдусь, не считаясь с весною?
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду карась перепрыгнет линя».
Хурма не боится ореховых тык,
И дар мне такой не приемлем;
Свободен и вкусен вареный язык
Когда мы мелодии внемлем.
Пусть нити свободы таятся во мгле;
Но что-то ведь есть в подсоленой икре?
Твой сон не боится опасных прудов;
Он, лихо гоняя по полю,
То сырный сидит, то буравит покров,
То ноет про глупую волю.
Он молод и дача его ничего!
Но выльешь ли ты скипидар на него?
Орех усмехнулся: «ха ха, все ништяк!»
Хотя и слегка омрачился.
«Пусть сон и лихой, ну а вдруг молодняк?»
В молчание он погрузился.
И вредного хрюка прохладной ногой
Он двинул по крупу, авось не впервой.
«Покройте мамоной, мохнатым гуртом;
В замок под сосцы отгрузите;
Копайте; солите пернатым сортом;
Воюйте, как будто живите».
И мокрые тотчас с ремнем отошли,
Ореху неспелые карты пришли.
И вот камыши ерепенясь шипят,
По жизни веселой Ореха;
Пирог из крапивы и Песня сидят;
Вокруг понасыпало снега;
Они хитрецы, их проехали дни,
Но может быть, может… быть может они.
(По мотивам самописного кусания)