В мире затхланном, нафталиновом
Даже кожа извёсткой сложена.
В придорожном кафе скукоженный,
Заливаясь дешёвым джином,
Загнивал одинокий юноша.
В этом месте, сыром, прокуренном,
От дождя все прятались уличные
И, чтоб было не скучно, мучали
Инструменты. И он зажмурился –
Просто дым ядовитый в глаза.
Он казался пьяной развалиной,
Направляясь в сортир и шатаясь,
Он блевал, певцам подпевая
То в большую, то в малую терции –
Очень сильно его ломало.
Она этого не замечала;
Она вовсе его не слушала,
Он говорил, а она молчала,
Они тихо трахались в душе,
Пока она не ушла из дома.
Он обошёл всех родных, знакомых,
Он истёр всю подошву начисто,
Он попал в алкогольную кому,
Каждый день просыпаясь, плача,
Круша все ветхие стены.
Он пытался понять проблему –
Как вообще она так сумела
Грубо вырезать его сердце,
Когда он такой невзъебенный!
Он не мог отыскать ответ.
Она была с ним почти пять лет.
Она готовила, прибиралась, трахалась,
Не имитировала: охала, ахала,
Его чувствовала за километр,
И он казался ей центром Вселенной.
Она смотрела на него с восхищением,
Не нуждаясь в цветах, в обожании,
Ведь он слышал её желания
И замечал все её настроения,
Пока однажды не проснулся с мигренью.
Проснулся, день начал с другой ноги,
И посмотреть на неё не было сил,
Стал тем, кого просто не выносил,
Не замечая иронии судьбы.
Она решила всё много раньше.
В бокале дохнут остатки бланша.
Он допивает остатки джина,
В бокале видит свои морщины
И понимает, что скоро утро.
Заканчиваются сорок третьи сутки.
Он закажет еще триста водки,
А бармен ничего не скажет,
А хотел бы?! Да нет, куда уж,
Такие пьют до «поперёк глотки»,
До «без чувств», до «свободной пилотки».
Всё полетело к чертям, когда вечером
Не понравилось, что она приготовила –
Он схватил её шею, до боли,
Он закрыл её в туалете.
Никто не слышал, как она кричала.
И при этом она держалась,
Подругам хвасталась бурным сексом,
Его животным, мужским рефлексам,
Пятном на шее. И вспоминала:
«Вы бы слышали, как я стонала!»
А внутри всё колючим кактусом,
Она боялась своей неаккуратности,
Она страшилась своей неопрятности,
Себя покрыла **учим лакмусом,
Окрашенным в красный и синий.
Он понял, насколько **нутый,
Осознал, что сделал неправильно,
Без лукавости, но слишком праведно
Он пытался загладить вину.
Они медленно шли ко дну.
Они оба его ненавидели:
Она хотела его убить;
А он дарил подарки, пытаясь забыть,
Но при этом себя ненавидел,
С каждым днем становилось все хуже.
Но потом вдруг спонтанный в душе…
Рано утром она пришла к нему,
Разделась медленно, чтобы он видел,
Себя ласкала, прижимаясь к стеклу,
Что в голове на знакомом репите…
Она делала то, что раньше не делала,
Он списал на второе дыхание:
В этом душе стала сукою, стервою,
Исполняя его желания.
От стонов люди звонили в квартиру.
Вслед за водкой – бутылка текилы.
Он ходил в туалет блевать,
Вытирая рот черным галстуком,
Он хотел её снова в кровать,
Изнывать, изнурять безжалостно.
Возвращался за бар и пил,
Бесконечную реку адову:
Пиво, джин, водку и текилу,
К алкоголю стал яростно-жадным он.
Пока не потерял сознание.
Она всё знала заранее.
Он не сможет с собой смириться.
Ему мало будет напиться,
Он живет по тупому сценарию.
Они оба всё знали заранее.
Она его не увидит больше,
Она подавит его лицо,
Для детей её он не станет отцом,
Она не вернётся как можно дольше,
А когда вернётся, заплачет горько.
В мире затхланном, нафталиновом,
Сухожилия запаяны оловом,
Но её запаять не сможет он,
Она когда-то ушла из дома.
Для него она – вечная кома.
Намешав алкоголь с наркотиком,
Он забылся в беспечном мире,
Что замкнулся в его квартире,
Где он её не смел обидеть,
Чтоб себя больше не ненавидеть.
В мире затхланном, нафталиновом
Даже кожа извёсткой сложена.
В придорожном кафе скукоженный,
Заливаясь дешёвым джином,
Доживал одинокий юноша.