Тэм О’Шентер
Рассказ
Мегер и Магов сей исполнен Манускрипт. *
Гавин Дуглас.
Когда торговцы спать идут
и жаждет выпить добрый люд,
на рынке тишь, и каждый рад
замок на свой повесить склад,
а кто уже надулся пенным,
себя почувствовал блаженным, —
так вот и мы давно забыли
канавы, рвы, болота, мили
меж нами и родной женой,
что копит ярость день-деньской,
по дому бродит, хмурит брови,
грозы мрачнее и суровей.
С подобной Тэм О’Шентер думкой,
из Эйра выехал, дотумкав,
что только там красивы девки
и парни вовсе не обсевки.
О Тэм, жену послушай, Кэтти,
и станешь всех мудрей на свете!
Она твердит, что ты болтун,
лентяй, кутила, глупый лгун;
что с октября, в базарный день,
до ноября ты пьяный в пень;
что с мельником гудишь, пока
не опростаешь кошелька;
что даже гвозди от подков
ты с кузнецом обмыть готов;
что по субботам неустанно
ты поддаешь в трактире Жана;
что в речке Дун когда-нибудь
и ты всплывешь, приняв на грудь;
что Аллоуэйской церкви бесы
тебя подстерегут, повеса.
О дамы! Не сдержать рыданья,
припомнив ваши пожеланья,
хотя мужчинам недосуг
внимать премудростям подруг.
Но я продолжу. — На базаре
Тэм пребывал в пивном угаре.
Горел камин и кружки эля
блаженно шли не мимо цели;
был рядом Джони-закадыка,
томимый жаждою великой:
они с неделю пили в лад,
и Тэму братом стал собрат.
Шумело песнями кружало;
еще вкуснее пиво стало;
с хозяйкой Тэм крутил амуры,
исподтишка ей строил куры,
пока хозяин скалил рот
на свежий Джона анекдот.
Снаружи завывал буран,
но Тэм плевал на ураган.
Забота, сдохни: пред тобой
везунчик, элем налитой!
Как пчелы в улей прут со взятком,
минуты шли в забвенье сладком:
король велик — и Тэм не мал,
поскольку зла не замечал!
Но радость — словно в поле маки:
нарвешь цветов — завянет всякий.
Так в речку падающий снег
становится водой навек;
так свет Полярного Сиянья
бежит от нашего вниманья;
так радуга горит в лазури,
пока лазурь не сгинет в буре.
Но время нам не обмануть,
и должен Тэм пускаться в путь.
И в полночь он — никак иначе —
седлает Мэг, родную клячу,
хотя отчаливать домой
не должен грешник в час такой,
Буянил ветер, в раж войдя,
гремя потоками дождя;
тьма пожирала молний стрелы,
гром грохотал осатанело.
Дитя в такую непогоду
поймет, что Дьявол мутит воду.
На серую кобылу Мэг
запрыгнул Тэм и, взяв разбег,
пошлепал по размытым тропам
назло ветрам, громам, потопам.
Берет покрепче нахлобуча,
во рту сонет шотландский муча,
глядел с опаскою кругом,
чтоб не столкнуться с ведьмаком,
ведь близко церковь, где ночами
хохочут совы с упырями.
А вот и брод, где как-то раз
один торгаш в снегу увяз.
Чуть дальше Чарли, пьян в дымину,
сломал себе о камни спину.
А там, под валуном, в сторонке,
нашли убитого ребенка.
А над колодцем, у омелы,
мамаша Мунгова висела...
Вот мрачный Дун: река бурлила
и ветер выл с двойною силой,
сверкали вспышки вразнобой,
бабахал гром по-над землей,
и Тэм сквозь рощицу узрел
той самой церковки придел,
где свет мерцал и шел вертеж,
и громкий слышался галдеж.
Но Джон Ячмень внушил бродяге
с прибором класть на передряги.
Нам с пивом — по колено море,
а с виски — Дьявола уморим!
И Тэм, упившись до бровей,
не ставил ни во что чертей.
Стояла Мэг, дрожа слегка,
но все ж, отведав каблука,
пошла на свет. Но Боже! Чем
донельзя ошарашен Тэм?!
С чертями ведьмы, видел он,
плясали — но не котильон, —
горели джига и страспей
в ногах у этих упырей.
В окне восточном Старый Ник **
ощерил свой звериный лик,
а пудель черный, злой, шкодливый
возился с музыкой визгливой:
волынки скрежетали так,
что дребезжал дверной косяк.
Шкафам подобные, рядами
гробы стояли с мертвецами,
а те, поддавшись заклинанью,
держали свечи мертвой дланью.
Но Тэм, герой не поневоле,
приметил на святом престоле
труп некрещеного малютки,
скелет в оковах и ублюдка,
с удавкою, с открытым ртом
и высунутым языком;
пять томагавков, кровью мытых;
пять ятаганов, ржой покрытых;
петлю, душившую младенца;
клинок, что был папаше в сердце
вонзен сынком, а на клинок
налип седых волос клочок.
И было то, чего нет гаже,
о чем грешно подумать даже:
сердца святош — гнилье и прах, —
лежащие во всех углах,
и стряпчих языки с изнанки,
как ветхий плащ у оборванки.
Был Тэм раздавлен, потрясен...
Меж тем веселье шло вразгон:
волынщик дул на всю катушку,
танцоры тискали друг дружку,
скача, топчась, кружась без меры, —
как вдруг вспотевшие мегеры,
сорвав с себя свои тряпицы,
в исподнем кинулись резвиться.
Бедняга Тэм! Будь эти рожи
пригоже, глаже и моложе,
и не в засаленной фланели,
а в белых кружевах на теле, —
штаны последние, поверьте,
из плюша с ворсом синей шерсти
и я бы скинул с ягодиц
при виде этаких девиц!
А ведьмы — тощие, как былки,
костьми гремящие кобылки, —
скакали так через батог,
что я харчи метнуть бы мог.
Вдруг Тэм, взглянув на это стадо,
увидел ведьмочку что надо,
впервой пришедшую на бал, —
потом ее весь Каррик знал.
(Она шутя морила скот,
на дно пускала каждый бот,
глушила виски, эль пила
и всех пугала не со зла.)
Она была еще девчушка,
когда ей справили ночнушку:
белье короче стало вдвое,
но ведьме нравилось такое.
Бабуся, на последний пенни
купив исподнее для Нэнни,
не ведала, что внучка в нем
станцует в церкви с колдуном.
Но здесь опустит Муза крылья,
иначе рухнет от бессилья
воспеть, как Нэнни гарцевала
(сказать — как шлюха — будет мало);
как Тэм, завороженный в хлам,
не верил собственным глазам;
как Сатану смутил разгул,
волынку он в сердцах раздул;
как вновь распрыгались враги —
и Тэму вышибло мозги:
он рявкнул: «Ай да рубашонка!».
Погасло все. Его душонка
застыла. Тронул повод он —
и взвыл бесовский легион.
Как пчелы рвутся в бой жужжа,
спасая мед от грабежа;
как лютый враг летит на зайца
в надежде застрелить мерзавца;
как мчится лавочников свора
на дикий крик «Держите вора!» —
так Мэгги прочь несла копыта
от сатанинского синклита.
Бедняга Тэм! Как сельдь, поджарит
тебя в аду лукавый скаред!
Тебя дождется Кэт едва ль!
Ее удел — тоска-печаль!
Ну, Мэгги! План спасенье прост:
скорей промчаться через мост!
Хвостом вильнешь в конце пути:
чертям реки не перейти!
Но чтоб схватить за хвост судьбу,
за хвост пришлось вступить в борьбу,
ведь Нэнни во главе погони
летит, подобная горгоне,
чтоб ухватить за хвост кобылу, —
но знать кобылу нужно было!
Храня того, кто сел в седло,
крутя хвостом чертям назло,
она огузок свой спасла,
но хвост достался силам зла...
* * *
Пускай прочтут отцы и дети
правдивейшие строки эти,
чтобы мечта о крепком пиве
и рубашонке покрасивей,
напомнила об этой гонке
и Тэм О’Шентера клячонке.
13-25 ноября; 5 декабря 2016
* Бернс взял для эпиграфа 18-ю строку из пролога Гавина Дугласа к VI книге его перевода вергилиевской «Энеиды» (в оригинале — «Of Brownyis and of Bogillis full is this Buke»). Епископ Гавин Дуглас (1474? — 1522) — один из самых крупных шотландских поэтов 16-го века.
** Дьявол.
Оригинал: http://www.robertburns.org/works/308.shtml