Строкой смущая знатных дам
и попивая эль,
бродил по древним городам
прекрасный менестрель.
Влюблённым пел в тени ракит,
дремать им не давал,
а выше, в замке у реки,
ткала сукно вдова.
Ложилась поздно, словно в снег,
в бескрайнюю постель,
пока искал себе ночлег
бродячий менестрель,
и каждый раз, когда он пел
канцоны ей в ночи,
на щёки, белые, как мел,
стекали слёз ручьи.
Он пел: "О, Мэри, свет твой свят!
Не Ты ль сошла с икон!?
Отдай певцу лучистый взгляд,
скорей открой балкон,
забудь о трауре утрат,
моей невестой будь
и разреши мне до утра
в лучах твоих уснуть!"
Но подозрительней, чем муж,
дворецкий - у вдовы.
Отмыл балкон от грязных луж,
очистил от листвы,
взглянул (от зависти к певцу)
в просторные луга,
И тоном, свойственным вдовцу,
изрёк седой слуга:
"Герой позорного столба!
Он не достоин Вас!
За ним - простых девиц - толпа,
ряды ревнивых глаз!
Спит, не снимая башмаков,
а в длинных патлах - вошь!
Негоже с Музой за него
устраивать делёж!"
Но в сердце мудрые слова
не проникают, - ах!
Ловец уста зацеловал,
обветрил на ветрах,
Любили на снегу, в метель,
и не стыдясь молвы,
пел Мэри страстный менестрель
о преданной любви.
Шептались: "Траур - ни по чём!
И вдовость - ни по чём!
Могилка мужнина ещё
не поросла плющом,
и диким хмелем, а она,
бесстыжая вдова,
от ласк пьяна, и влюблена
в красивые слова!"
И вот, чернее, чем хула
людская, из толпы
монашка к Мэри подплыла.
водя перстом Судьбы,
черница молвила вдове:
"Хоть режь, хоть гни дугой,
поёт как-будто о тебе,
но грезит о другой!
Наивна ты, забывшись им,
сошла с небес - и в пыль!
Другая дева двадцать зим
живёт за сотни миль,
Непостижимо высока,
как первая звезда,
и выше, чем его тоска,
её Любви беда..."
Прозрения слепящий меч
на части мир рассёк,
и кружевное платье с плеч
слетело на песок,
и кожа рыбьей чешуёй
застыла вдоль бедра...
Не крик, морской утробный вой
развеяли ветра:
"Монашка, платье отнеси,
и брось на алтаре!
Нет сил томиться, жить нет сил
на замковой горе.
Пусть обо мне журчит молва
с виолой заодно...
Латай на платье кружева,
А я иду на дно!"
Во рву глубоком, крепостном
не рыщут рыбаки.
Над Мэри, спящей зыбким сном,
дрожит струна реки,
поёт о горестях земли
ажурная триоль...
Мечта певца живёт вдали,
а рядом бродит боль.
Давным давно уж постарел,
ушёл из тех земель,
где в реках плавает форель,
прекрасный менестрель.
В тавернах веселит народ,
но сам - уныл и сед,
над юной девушкой поёт:
"О, Мэри, свят твой свет..."