Я нашёл ее в пустой темной комнате совершенно одинокой. Она сидела в дальнем углу, поджав под себя худые измазанные чем-то ноги. Наклонённая голова, заваленная на руки, немного дрожала, а ладони обвивали тонкую шею. Всё ее тело было настолько низко опущено, что казалось, оно не сидит, а лежит на полу в полусогнутом состоянии. По дрожавшим плечам я понял, что она плачет. В её руках была какая-то старая измызганная волосатая игрушка, которая была наполовину закрыта спадающими давно не мытыми длинными черными волосами. Она плакала в нее, обжимая ее коленями.
Комната была пустая. Как будто с высосанным воздухом – дышать было почти невозможно. Стены были грязно-сероватого оттенка с выгнутыми и вогнутыми непонятными черными дырами. Тоска и бред так и витали в ее атмосфере. Если бы возможно было реально увидеть их как живых – они бы предстали передо мной невообразимыми чудовищами, и я бы умер от ужаса, только взглянув на них.
Я шагнул внутрь. И остановился посредине. Смотрю на неё и понимаю, что она почувствовала мое присутствие, но никак не отреагировала – даже головы не подняла. Сидит всё в том же положении, немного раскачиваясь из стороны в сторону.
Я раскрыл слипнувшиеся губы и промолвил очень тихо и не навязчиво: «Здравствуй». Она немного дёрнулась и отлепила голову от рук. Но то ли тяжесть головы, то ли желание никого не видеть заставили рухнуть голову на место. Этим она сказала мне «Уходи». Я это понял. Выждав полминуты, я сделал три шага к ней. Она участила дыхание и засопела – я понял, что перешел рамки дозволенного и остановился. Стал ждать, что будет дальше. Она немного успокоила дыхание и напряглась в ожидании. Такое её молчание позволило мне как-то завладеть ситуацией и вновь сказать. Я промолвил «Я люблю тебя», немного обреченно промолвил. Я не знал, что будет дальше! Как она отреагирует! В моем рту почему-то пересохло, и сердце забилось сильнее. Вдруг она подняла голову и впилась в меня своими слезливыми болезненными глазами. В мою куртку, в мою шею, в мой нос. В мои глаза - она будто опрокинула на них триста тысяч болей из своих! Они у нее такие огромные! На маленьком высохшем сероватом лице такие большие карие глаза.
- «Не смей! Это не правда!» - крикнула она. Лоб наморщился, тело затряслось - она начала всхлипывать, утирать нос своим синим рукавом и с каждой секундой в её взоре на меня увеличивались неприязнь и негодование.
- «Что ты пришел? Я не нуждаюсь ни в чьей любви!» - на последней фразе ее голос немного оборвался и охрип. Я понял, что кричать ей тяжело.
Я сделал еще один шаг к ней.
- «Я хочу поддержать тебя». От волнения я начал теребить угол своей куртки правой рукой. Она задышала еще чаще и громче. Потом заплакала. Уголки её губ поползли вниз, губы обидчиво растянулись, нос сморщился.
- «Нет! Нет!»
- «Что нет?»
Она забилась еще больше в свой угол и, как мне показалось, приготовилась к обороне.
Я стоял полностью разбитый и растерянный. И тут решился наконец-таки подойти к ней вплотную и поднять с пола. Сделал два, три, четыре шага. Она начала кричать! Закрыла ладонями уши. Её крик меня остановил. Она замолчала. Казалось, еще один мой шаг и она сама исчезнет от боли из этой комнаты, куда-то далеко в еще большую серую глубину.
- «Это неправда! Ты – лицемер! Меня никто не любит! Никто!»
Она вдруг распрямилась. Сжала пальцы в кулаки и в меня невесть откуда полетела какая-то деревяшка с острыми утыканными в нее гвоздями. Потом еще одна и ещё. Я отошел на полшага. Покачнулся. Она смотрела на меня исподлобья. Держала еще одну наготове. Злое отчаянное лицо было залито слезами. Я понял, что завис в каком-то невиданном для меня состоянии: это пространство вокруг настолько поглотило меня в какую-то муку, что почти парализовало. Я почувствовал себя инвалидом: ноги подкашивались, кровь отчаянно полилась с ноги мокрой полоской (она попала в ногу), мои чувства потерпели поражение. На своё «люблю» я не получил ничего. Сердце залило жалость, обидой, негодованием. «Я хочу помочь, хочу!» кричал мне мозг. «Уходи, ты не сможешь сегодня» - шептало сердце. Остаться - означало терзать ее еще больше. Я не мог вынести больше ее криков. Я попятился. Она неподвижно смотрела на меня.
- «Мне больно» - промолвил я.
Она опять сморщилась и резко отвернулась. Я знаю, что она заплакала, потому что ей жаль меня. Старается, чтобы я не увидел. Подняла и напрягла руку с деревяшкой, как бы угрожая. Как никчемно по-детски она угрожает! Я счел это таким наивным и милым. Как неумело она защищается и как способно умеет оставаться в своей боли.
Больше я ничего не сказал. Хотел быстрее уйти, чтобы не мучить ее более. В последний раз посмотрел на ее спину и вышел из комнаты.
Я решил в следующий раз подготовиться. Понимая, что мне не пробиться через ее броню сразу, я хотел делать это медленнее, по-тихому, осторожнее. На следующий день я пришел к ней с маленьким железным стульчиком, в очень плотных штанах и качественной толстовке и еще кое-с чем.
Она занервничала сразу, как я зашел. Она сидела уже в другом углу, но уже, не скрючившись, как вчера, а прямо, обхватив руками колени. Глаза были пустые и отрешенные. Она подняла их на меня, и они моментально наполнились укоризненностью и злостью. Вжалась еще больше в угол и внимательно наблюдала за моими действиями.
В этой комнате существовала граница, которую переходить нельзя. Между мной и ею. Она начиналась ровно через три метра от входа. Буквально несколько шагов – и всё. Потом по мере приближения меня к ней, она кричала и готовилась обидеть. Я отлично понимал это и решил не переходить эту черту. По крайней мере в ближайшее время.
Что же я принес с собой помимо стульчика? Это был маленький чемоданчик. Серенький и блестящий. На двух замочках. И еще плоская дощечка где-то метр размером и папка с чистой белой бумагой.
Я поставил стул у стены. И положил этот чемодан на него. Снял куртку и повесил на спинку стула. Все действия я старался совершать размеренно, спокойно, немного заторможено, чтобы свести свою опасность в ее глазах от меня к минимуму. Я понимал, что я выигрываю эту маленькую дуэль, что я отвоевал уже у нее этот кусочек пространства – для себя, потому что она агрессивно не реагировала, а только наблюдала.
После я раскрыл чемодан и стал вытаскивать оттуда маленькие баночки. Разноцветные. Закрытые аккуратными крышечками. Это была гуашь. Её было много – красной, синей, желтой, зеленой, алой – всех цветов. Я многозначительно выставлял их из чемоданчика на пол, периодически посматривая на нее. Она неотрывно смотрела на меня.
После того, как выложил всё, я отставил чемодан в сторону и уселся на стул лицом к ней. Достал один лист из папки. Поставил дощечку вертикально на свои колени. Положил лист на нее и вынул из кармана одну большую кисть и маленькую бутылочку с водой и вновь взглянул на нее.
Она удивленно буквально пожирала меня глазами. Она забросила свою уродливую игрушку в сторону, уже сидела на коленях, немного наклонившись вперед. Неподдельный интерес присутствовал в ее детском лице и какая-то обида. Может быть потому что я вторгся на ее территорию и позволяю себе невесть что? Она хмурила брови. Было видно, что внутри нее происходила какая-то борьба. Вероятнее всего, она просто жаждала спросить, что я делаю, зачем все это, а может быть, я сошел с ума? Но не спрашивала. Напрягалась, часто моргала, сжимала пальцы в кулаки – и смотрела как на врага.
Я потянулся за красной баночкой, открыл ее, обмакнул кисть и начал рисовать. Она заерзала. Я почувствовал ее напряжение, но продолжал с непоколебимым видом размазывать краску по бумаге.
Так продолжалось около часа. В моем арсенале уже были почти все раскрытые баночки. Нетронутыми остались только лиловая и темно-зеленая. Она так и не спросила, зачем я это делаю, и самое главное, что я рисую. Я предательски знал, что она хочет больше всего на свете взглянуть на мой рисунок – и не показывал ей. Возможно, она думала, что я в скором времени сдамся сам, дорисовав и показав ей, поскольку она залезла назад вглубь своего угла, захватив с собой свою игрушку, и мучительно старалась изображать незаинтересованный вид. В ней появилась надежда на благоприятный для нее исход. Она как-то успокоилась, только громко сопела – ждала, пока я закончу.
- «Все. Я закончил» - деловито выговорил я и многообещающе поднял бровь, как можно больше проявляя интерес к своей работе, разглядывая её снизу вверх. Я встал со стула. Отставил в сторону дощечку и, не поворачивая к ней рисунок, потряс его, как бы давая краске засохнуть. После моя рука потянулась к папке. Она засопела громче, поскольку догадалась, что я собираюсь положить его туда, не показывая ей ничего. Но я не мог совершить с ней такое предательство. Я решил дать ей шанс сделать самой маленький шаг ко мне. Моя рука замерла в нескольких сантиметрах от папки. Я застыл и прошептал: «Хочешь посмотреть?» Ее глаза забегали, выдавая в ней немыслимую борьбу и волнение. Она не могла упустить этот шанс – ведь я сам предлагаю. Но и не могла и воспользоваться им. Она молчала. Надула щеки и опустила глаза. Я осознал – она отступила. Я подождал еще секунд пять. И понял, что не сегодня…
Собрался я быстро. Стул, куртка, чемодан, дощечка, кисть, папка, вода… Она исподлобья наблюдала как я собираюсь уже с большей злостью и обидой. С какой-то обреченностью. Со своим проигрышем мне или себе. Понимала ли она последнее - я не знаю. Прижала свою игрушку к самому носу и дышала уже в неё. Я страдал. Очень страдал. Я сделал ей больно. Она не удовлетворила свой интерес. Осталась ни с чем. Опять осталась одна в своей боли. Стараясь не показывать ей своего состояния, перед выходом из комнаты я процедил: «Прощай». И хотел было выйти, но вовремя опомнился и добавил, что завтра опять приду.
Я ходил к ней каждый день. На протяжении месяца ли, или два, или шести, или года – я не помню. Я находился в каком-то другом измерении, заходя к ней в ту комнату. Там время не знало счёта. Магическое тягучее время. Его как будто не было. Если бы не часы на руках – я бы окончательно потерялся в этой бездонной комнате - в ее глухом и отчуждённом мире.
Я каждый день что-то рисовал. Она не просила меня ни о чем. И с каждым днем становилась всё обидчивее и злее. Особенно в конце, когда я забирал рисунок, не поворачивая его к ней. Я уже не мог позволить себе занять целых три метра от входа. Моё пространство сократилось буквально на полруки от него.
Но в то же время я ощущал нарастающее в ней спокойствие при моем виде. Зная, что все-таки не решится попросить меня об одолжении, она стала меня тщательно изучать издалека. Сначала внешний вид, потом лицо, потом движение рук, то как я смотрю и куда. Она стала привыкать ко мне. Я с облегчением и радостью это осознавал и может быть надеялся на еще большее привыкание в скором времени.
Но я очень сильно уставал. Уставал от всего: от ее болезненного вида, от грустных одиноких глаз, от ее равнодушия ко мне и от ее боли в связи с этим.
Я нарисовал уже, наверное, миллион рисунков и не получил ни одного вопроса. Я больше не мог справляться с этим – она меня не подпускала дальше двух шагов и смотрела как на мучителя, как на злостного хозяина, дразнящего костью голодного щенка и не дающего ничего. Чувство вины колотило меня даже уже при входе в комнату, а уж со своим уходом я справлялся с ещё большим трудом.
Сегодня я пришел без красок – и без всего. Я принес ей кое-что в большом коричневом мешке. Она сидела прямо, ее волосы спадали немного вперед, в руках ее была все та же игрушка.
Она увидела, что я почти пустой и заметно напряглась. Начала покусывать нижнюю губу и вопросительно уставилась на меня. Я сделал два шага к ней, вытаскивая из-за спины мешок и, пользуясь моментом, сделал еще два. Она засопела. Карие глаза наполнились влагой. Она сильнее прижала к себе свою игрушку, но молчала и никак не реагировала – просто смотрела.
- «Здравствуй. Я принес тебе кое-что» - я осторожно поднял мешок вверх.
«Хочешь посмотреть?»
Она вжалась в угол, нахмурила брови, как-то побледнела. Потом на момент замерла, наверное, решая как отреагировать и что сказать. Я подошел еще на два шага.
- «Хочешь??»
Она громко засопела, закусила губы, посмотрела на мешок и как-то неуверенно-обидчиво выдавила:
- «Хочу».
Я слегка улыбнулся. Стал развязывать узел на мешке.
- «Тебе понравится».
Её лицо моментально изменилось – из обидчивого и злого оно превратилось в заинтересованное и живое. Она уже не могла контролировать свои чувства: открытый взгляд впился в мешок и жаждал необычного предмета, спина распрямилась и подалась немного вперед. Она убрала за ухо мешающие волосы, приоткрыла немного рот и замерла в предвкушении.
Я наконец-таки справился с узелком и аккуратно стал снимать мешок с предмета. Из мешка показались сначала ушки, потом что-то белое и пушистое. Потом носик и глазки. Потом ручки и ножки. Ее глаза округлились в восторге после того, как я вынул это окончательно. Это был большой белый плюшевый мишка с красной ленточкой у шеи.
Я немного улыбнулся, видя ее такой необычной и даже красивой. Протянул руку с подарком к ней.
- «Ты хочешь его?»
Она опустила глаза, как будто я только что его у неё отнял одним движением уст, одним протягиванием руки, этим злополучным вопросом. Она опять вжалась в угол, уткнула нос в свою игрушку и исподлобья уставилась на медведя. Я понял какую ошибку совершил и быстро добавил:
- «Он твой. Это тебе!»
Она никак не реагировала, только грустно смотрела на него безотрывно.
- «Я принёс его для тебя. Это подарок».
Она поняла, что больше молчать нельзя и обречённо выдавила:
- «Мне не надо»
- «Почему? Он тебе не нравится?»
- «У меня есть своё» - она прижала еще больше к груди свою безобразную игрушку. В ее глазах уже проступали слёзы.
-«Тебе это нравится??» - каким-то суровым властным вопросительным тоном вымолвил я.
«Тебе нравится твоя игрушка? Посмотри на нее – она ужасна»
- «Нееет» - протянула обидчиво она, и из ее глаз уже покатились слезы.
Она начала шмыгать носом.
- «Она же некрасивая» - как-то робко, смущенный её слезами, продолжил я.
«Она старая, потрепанная, грязная, я вижу, что она давно у тебя?» - заинтересованным тоном произнес я.
Она закивала.
- «Тебе не надоела она? Ты хочешь новую и красивую?»
Она молчала.
- « Она дорога тебе?»
Она опять закивала.
- «Я знаю, что ты часто плачешь в неё. Ты хочешь оставить её здесь, навсегда, в этой комнате? Взять мою и пойти со мной отсюда?»
Она молчала. Упрямо молчала. Я повторил вопрос:
- «Ты хочешь пойти со мной? Я хочу забрать тебя отсюда, но ты должна оставить и эту игрушку вместе с этой комнатой? Ты готова?»
Я сделал еще шаг к ней. Почти приблизился вплотную. В ее глазах происходила борьба - война - какая-то битва! Что-то немыслимое и необъяснимое! Она задрожала.
- «Ты должна только встать, взять мою игрушку и пойти со мной!!» - я уже почти кричал в каком-то нелепом отчаянии, и в досаде!
«Я люблю тебя!» - дрожащим голосом, буквально хватаясь за последнюю соломинку, выронил я!
«Я хочу помочь тебе! Я твой отец – я имею право тебя любить!!» -
я кричал и требовал в какой-то неистовости и в боли!
Она задрожала еще больше. Вцепилась мертвой хваткой в свою игрушку! Начала плакать. Смотрела то на медведя, то на меня, то на стены, то опускала глаза, то на секунду отстранялась вообще от всего!
Медведь уже валялся на полу – я уронил его. Окончательно приблизился к ней. Опустился немного и протянул руку:
- «Пойдём!?»
Моя холодная ладонь почему-то отчетливо задрожала. Я вспотел то ли от надетой на меня куртки, то ли от раскалённого воздуха, которым, как мне показалось, наполнилась эта комната. Моё дыхание перехватило! Меня бросило в жар! На лбу проступили капли пота. Я всё еще стоял с протянутой рукой. Время остановилось! Какая-то серая гадкая пелена накатила на мои глаза. Я зажмурился – снова открыл их.
Увидел, что она уже привстала. Утирает рукой нос. Смотрит на меня слезливыми глазами.
«Пойдем со мной! Пойдем!» - ласково прошептал я и подошел еще ближе. Уже поддерживаю её за локоть. Помогаю до конца встать. Она опирается на меня. Даёт мне руку. Дрожит. Я помогаю ей. Еще больше помогаю. Я обнял её. Уже повернул от этого страшного угла. Вдруг она остановилась! Перестала плакать. Как-то похолодела. Немного приподнялась в ногах – и обернулась. Смотрит на свою игрушку. Она лежит на полу почти в центре угла: такая жалкая, маленькая, обидчивая, чуть не плачущая, лохматая, с черными наглыми беснующимися глазами, ободранная, затёртая, в уродливой замызганной одежонке.
- «Оставь ее» - еле слышным шепотом промолвил я.
-«Я могу ее взять вместе с тобой и этим медведем?» - она опять начала всхлипывать. Опять утирает слёзы. Жалостно смотрит на нее.
- «Нет. Ты должна отказаться от неё прямо сейчас».
Она замерла. Стоит и смотрит на нее. Как-то обреченно, устало, мучительно.
Сколько она смотрела на неё, я не помню. Может быть 5 минут, может быть час, или два, или четыре. Я дал ей время – много времени. Я стоял вместе с ней и смотрел на эту игрушку. И она стояла – с опущенными руками, с мокрыми ресницами, со сложенными покусанными губами. Обдирала свои маленькие детские пальчики, терла свои заплаканные красные глаза.
Время бежало вперед. Я чувствовал это даже в этой безвременной комнате.
Я отпустил её локоть. Отстранился от нее. Поднял медведя и подошел к выходу. Оглянулся.
- «Ты идёшь?» - вымолвил я.
«Я не могу тебя больше ждать – я не вечен».
Я прижал медведя к своему колену. Тело моё почему-то слабело. Я не мог больше уговаривать – я терял силы.
Она переминалась с ноги на ногу.
- «Сейчас. Я только попрощаюсь с ней» - опять схватила ее, опять прижала к себе. Обнимает и целует. Нюхает. Гладит.
-«У меня есть еще девочка!» - с надрывом в сердце и с последней надеждой воскликнул я.
«Такая же маленькая, как и ты!»
«Рыженькая, умненькая!»
«Она будет твой сестрой, хочешь?»
Она мгновенно переменилась в лице. Глаза загорелись каким-то живительным светом!
- «Я хочу девочку!! Хочу!!»
Она встрепенулась! Резко встала с корточек, глотнула воздух открытым радостным ртом! Изумленно заулыбалась! С остервенением швырнула игрушку в дальний угол! Подбежала ко мне!
- «Где она, где?? Я хочу играть с ней!»
Она вцепилась в мой рукав. Вопросительно уставилась на меня. Буквально повисла на моей ноге.
- «Идём. Я покажу тебе. Она там – в другом мире, хочет познакомиться с тобой».
Она заулыбалась. Дала мне свою ладонь, и мы вышли. И что-то закрылось после нас. Так гулко, надменно, со скрипом. Наверное, это была дверь от этой комнаты. Мы не оглядывались.