Прохоров
Рассказ
«Вполне красивая женщина», – коротко сообразил Прохоров, проходя через приёмную в кабинет. Он никогда не позволял себе дешёвое «баба, бабёнка», да и кому говорить, если никто тебя не слышит.
Как водится в разгар мирового кризиса, крупный банк потерпел, крупное же фиаско, и Прохоров возглавил наблюдательный совет.
В Нацбанке Прохорова считали толковым антикризисным управляющим – это был его третий банк по нарастающей регулятивного капитала. Предыдущие два ушли на банкротство и санацию.
Специальность у Прохорова была новой, жадной на кадры, но вакансии быстро заполнялись – банковская сфера переполнена специалистами, а ВУЗы как с цепи сорвались – штампуют экономистов и юристов. Это в сырьевой-то стране, где нужен всего один банк и один суд ведь запасы полезных ископаемых сто лет как разведаны, а риски их добычи и транспортировки осознаны и неизменны.
Но не об этом речь.
Секретаря звали Галина. Слово «секретарша» Прохоров не принимал. Она не встала при первом явлении Прохорова в сопровождении заместителя, которого знала. Хотя понимала же, кого привели. В конторах такие вещи известны наперёд.
Честно говоря, Прохорову понравилось, что не встала – не любил подобострастия, которое унижает обоих не меньше, чем высокомерие.
Улыбнулась, кстати, довольно приветливо и мило; поздоровалась. В зеленоватых крупных глазах – а как же, контактные линзы – толика волнения: новый шеф, оставит ли на месте.
Прохоров никого не увольнял почём зря. И не собирался даже – люди, он их так называл, отделяя от начальства, не виноваты в крахе фирмы.
Бывший председатель правления, когда банк начал трещать по швам сдался германцу с остатком корреспондентского счёта. Впрочем, это ещё предстоит доказывать и как всегда тщетно.
Проходя в кабинет, Прохоров успел заметить и причёску, короткую стрижку до плеч, и цвет – шатенка.
С фигурой неясность, но талия есть. Кажется миди и колготы. Летняя жара жарой, но этикет. Всё правильно.
К чему бы это?
Женщины в жизни Прохорова после сорока пяти перестали играть свою не то чтобы главную, но не эпизодическую же, а свою, сказано, роль. Научился управлять своим либидо.
Именно так, кажется, приветствовал Прохорова на последней встрече Антон, старый институтский дружок с которым виделись по пятилеткам: «Ты уже управляешь своим либидо?», глядя на полнеющего, но ещё крепкого Прохорова – дважды в неделю бассейн и спортзал.
Прохоров управлял.
Начались банковские будни, потянулись, запрыгали вскачь.
Фигура Галины вполне радовала глаз. Чай, кофе, бутерброды. График посетителей. Редкие билеты на самолёт. Крупные должники – нечастые гости. Мелкие вкладчики – наоборот: идут и идут.
– Где Алексей, водитель, на месте?
– Внизу, Сергей Валентинович. Вас ожидать сегодня?
– Не собирался. Если нужно можете уйти пораньше.
– Спасибо.
Что в ней было сказать сложно. Ничего, кроме сказанного. А вот чего в Галине не было, Прохоров понял не сразу. Лишнего не было. Ничего лишнего и ничего личного между ними не было и не собиралось оно быть большим, чем может быть, если управлять своим либидо. Прохоров управлял.
Улыбалась часто. Глаза теплели, но не вспыхивали огоньками. Не шепталась с коллегами. Разговаривала с ними чуть громче, чем в полголоса. Чтобы не мешать вокруг, но чтобы любой при желании мог даже на ходу услышать: здесь не сплетничают.
Задерживались на работе часто. Прохоров бывало до десяти вечера и даже позже.
Галине сразу сказал: «Вы работаете до шести. Заходить прощаться не обязательно». В этом есть чуткая хитрость шефа – станет заходить? Но всё в меру, по сути. Галина заходила. Оставаясь в проёме приоткрытой двери прощалась.
Тут тоже есть нюанс.
«Я Вам сегодня больше не нужна?», – звучит двусмысленно для обоих.
«До свиданья, Сергей Валентинович» – безапелляционно.
Прохоров знал, как обойти эту неловкость. Если говорил по телефону, кивал, делая знак рукой. Если сидел над бумагами или, вперившись в монитор: «До свидания, Галина» – говорил первым, видя её собранной.
Банк осаждали обманутые вкладчики – владельцы депозитов. Заявления граждан на возврат денег, остатки которых кружили где-то в офшорах, рассматривали на правлении, но кое-кто из вкладчиков прорывался к Прохорову.
Скромно одетая женщина, рыдая, бросилась к Прохорову прямо на улице – Прохоров спешил и заехал с главного входа. Женщина умоляла, показывала справку из онкологии. Тяжело больным банк выдавал деньги, не смотря ни на что. Прохоров вмешался. Лично подписал распоряжение за два дня до заседания правления. Женщина получила вклад по доверенности. Пришла в приёмную с большим букетом цветов. Прохоров с трудом отделался от неё, перепоручив цветы Галине. Через полчаса в кабинет Прохорова заглянула смущённая Галина. В букете был конверт, а в нём триста долларов. Вклад был на три тысячи. Прохоров послал Галину вернуть деньги больному вкладчику в онкологию. Справка оказалась поддельной, доверенность – подлинной. Владелец вклада по-прежнему вышивал на иномарке. Галина отвезла деньги в детский дом.
Не то чтобы Прохоров был чужд побочных заработков. Но как их делить с секретарём? Вся эта история утомила, но сблизила обоих. Появилось общее. Общее между двумя и неизвестное окружающим радует глаз, смягчает злобу дня.
Однажды в пятницу около девяти вечера Прохоров вернулся в банк. Не собирался, но после делового ужина, где позволил себе второй необязательный коньяк, вспомнил о срочной электронной почте, на которую не ответил. Окно приёмной, единственное на третьем – начальственном этаже светилось. «Добрый вечер. Задержались?». Прошёл к себе. «Чай с лимоном, Сергей Валентинович?». В кабинете за стол не сел, подошёл к ночному окну. Застыл, глядя на город – здание банка стояло на пригорке, и город с третьего этажа был виден, мигал огнями.
Галина в приёмной стучала каблучками. Раздался один лишний звук – щелчок входной двери в приёмную. Прохоров отбросил этот звук куда-то вниз, на вечерний город, понимающе в ответ мигнувший огнями многоэтажек. Зашла Галина, поставила поднос с чаем на начальственный стол. Сделала три шага к окну, где вечерний город понимающе не хотел видеть самого Прохорова. Вечерний город развернул Прохорова лицом к Галине и толкнул вперёд.
Первый шаг всегда окончательный – не последний. Это Прохоров знал всегда. После первого шага нет пути назад. Вечерний город смешался в глазах и на губах Галины и Прохорова, сильнее замигал, выстроился в линию, разорвался миражом.
Ушла тактично и стремительно: «Подвозить не надо – я сама».
На следующий день была суббота. Виноватый перед женой, Прохоров уделил семье много времени в выходные – гуляли, обедали в ресторане, были в музее. Застывшие люди и дерева на картинах русских художников ничего не хотели от Прохорова.
Как теперь быть? Надо как-то участвовать в жизни Галины, знать её обстоятельства. Всё это Прохоров проходил на первом курсе жизни. Пустое. Но как даже поздороваться в понедельник? Прохоров теперь был в руках Галины, зависел. Не любил этого.
В понедельник Галина не вышла на работу – заболела. Глядя на толстую Инессу из бухгалтерии, подменившую Галину в приёмной, Прохоров оценил. Потеплело. Много воды утечёт за три дня.
В среду Прохорова вызвали в Нацбанк. Как снег на голову валился новый банк, ещё крупнее, с ещё большей дырой в балансе.
Выходя от председателя в приёмную, растерянный Прохоров, споткнулся о тревожный взгляд Светланы Семёновны – секретаря.
– Сергей Валентинович, я же звонила в пятницу Галине, чтобы Вас предупредить! Всё решилось слишком быстро.
– У нас всё решается слишком быстро, – пробормотал банальность Прохоров, – спасибо.
В четверг Прохоров был в новом банке. Секретаря, хихикающую манекенщицу, не заметил, не понял и не признал.
«Сухарь», – шептались в углах кумушки.
Любой сухарь когда-то был тестом, потом - ломтем.
Что есть рекапитализация банковской системы?
Жизнь на земле, а все глубины и высоты мира в женских глазах.
Что думают женщины?
Не узнать – с женских губ срываются только ничего не значащие фразы и поцелуи любви.
Что ещё тут скажешь!
Золото партии
Заведующий отделом поэзии управления литературы Министерства культуры Анатолий Полторак плохо разбирался в стихах и не считал это проблемой.
Для чиновника «А» класса не имеет значения, чем руководить.
Управление и отдел были созданы недавно – задачи и функции службы ещё только предстояло определить самому Полтораку.
После разведшколы Анатолий прошёл несколько горячих точек, занимался стратегическим планированием в генеральном штабе.
Через две недели после назначения в отдел поэзии кадровый профессионал Полторак знал наизусть три тысячи страниц литературной критики, пятьсот поэтических текстов и сотни биографий.
Художественную ценность стихов Анатолий Полторак понимал, как величину загадочную и вникать в эту область не собирался.
Гражданская позиция автора – вот, что должно занимать созданный отдел и его шефа.
Что сразу бросилось в глаза, это гибкость поэтов относительно извилистой генеральной линии Родины.
Одни и те же авторы свободно и качественно славили Сталина, приветствовали оттепель, восторгались воинами-интернационалистами, демократией, Беловежской пущей и русской весной.
В отдел зачастили главные редакторы, замы, модераторы, проходимцы. Полторак осторожно охаживал каждого, ничего не обещая. В творческое не вмешивался – все рифмы казались ему одинаковыми.
Что касается гражданской позиции поэтов, здесь Полторак хорошо понимал, что каждой твари должно быть по паре.
Уничтожать врагов поодиночке хлопотно и бесславно. Нужно выявлять скопления силы противника, бить по площадям. Если противник сам не организуется в группы, нужны специальные меры – создать журнальчик или сайт, приманить, затеять дискуссию, выявить всех и одним разом как говорится.
Однажды вечером в пятницу, когда поток посетителей иссяк, и Полторак уже собирался домой, случилось то, что опытный штабист-разведчик ждал давно.
В дверь кабинета протиснулся крупный человек с красным лицом: «Я с жалобой», – с порога объявил он.
Слушаю вас.
– Мне снизили гонорар. Без объяснений, без претензий. Совершенно перестало хватать на жизнь. Вот…
Посетитель положил на стол заявление.
– Вы где у нас числитесь?, – стал уточнять Полторак, развернув для вида блокнот.
– Я непосредственно по Министерству, – важно объяснил поэт.
Полторак не выказал удивления.
– По какому адресу получаете зарплату?
– Третий проезд 5, полуподвал, дверь направо, в третью среду каждого месяца, в 14-00, – сказал крупный человек.
Никаких объектов Минкульта по данному адресу не числилось. Никакой зарплаты поэтам Министерство не платило и не имело на это статьи в бюджете.
Дело запахло шпионажем, тайной, новыми погонами – настоящей работой.
Полторак установил слежку за полуподвалом.
Выяснилось, что ежедневно к 11-00 правую дверь открывал своим ключом махонький старичок. С 12-00 к старичку начинали приходить люди. Очередей не было, но поток клиентов был стабилен.
Выяснилось, что все гости старичка были поэтами и поэтессами, все они, включая старичка, были быстро идентифицированы по домашним адресам и месту основной работы.
Агентурное внедрение не прояснило ситуацию. Никто из поэтов не распространялся среди знакомых о полуподвале и происходящих там событиях.
Охраны у старичка не было, посторонней слежки не обнаруживалось.
Иностранные разведки так не работают. Полторак решил побеседовать со старичком по душам.
Встретил на выходе из двора. Обратился по имени отчеству, предъявил удостоверение, «отдел поэзии управление литературы министерство культуры», – представился вслух.
Яков Моисеевич обрадовался, засуетился, но не стал, как это обычно бывает от страха ниже ростом, а наоборот – выпрямился, хотя и остался на две головы ниже самого Полторака.
– Яков Моисеевич, мы всё знаем. Откуда деньги? Кто платит? За какие стихи или заслуги?
– А я давно вас жду, – сказал старичок. Я у Жданова служил бухгалтером по ведомству поэзии. Выдавал гонорары поэтам. Здесь же, в подвальчике. Деньги и списки подвозили регулярно. Моё дело было аккуратно выдать, учесть, в ведомости подпись отследить.
Когда Сталин умер, из ЦК приехали в последний раз. Привезли тонну слитков – золото партии очевидно. Сказали: «Яков Моисеевич, списков больше не будет. Вам самому придётся решать, кто из поэтов достоин зарплаты и в каком размере».
Я решил заочно окончить литинститут, стал вникать. Естественно поощрял тех, чьи стихи полнее отражали линию партии на данный момент. За шестьдесят лет много воды утекло, мне было двадцать, теперь восемьдесят, но я внука обучил всему. Так что дело Жданова живёт и будет жить. Передовицы газеты «Правда» меняли тон и смысл, во время перестройки совсем было ушли в ревизионизм, но я всегда чётко следовал линии партии. Все выступления и речи наших Президентов внимательно изучал.
Платёжные ведомости подшиты, разложены по разделам: лирика, пейзаж, эзотерика, верлибр. Всё представлю в отдел. Давно вас жду, – повторил старичок.
– Надолго хватит золота?, – спросил задумчиво Полторак.
– Я экономлю, лет на сто хватит запасов. Золото дорожает. Себе много не беру. Эквивалент сто двадцать советских рублей.
– Можете себе поднять до ста сорока, – скомандовал Полторак.
– Благодарю, – скромно, но с достоинством ответил старик.
– Вы, кстати, почему дылду этого с красным лицом подрезали?
– Лучше может писать. Невнятно как-то у него пошло. Веру теряет.
– Веру терять нельзя, – твёрдо сказал Полторак, но вы поощрите дылду, пожалуйста. Вера подпитки требует.
– Будет исполнено, – по-военному отчеканил старичок. Я давно вас жду, – в который раз добавил.
«Гвозди бы делать из этих людей: крепче бы не было в мире гвоздей». Всплыли в мощной памяти Анатолия Полторака ясные строки.
«Тихонов Николай Семёнович, 1896-1979, место рождения: Санкт-Петербург, Российская империя, место смерти: Москва, СССР. Поэт, прозаик, публицист, социалистический реализм, язык творчества русский».
Память хранила ненужное.
Философский автобус
Как построить поистине народную власть в обновлённом Донбассе?
Некоторые шаги могут казаться спорными, но нельзя отрицать, что они проверены временем.
На днях из Луганска отправился «философский автобус», на котором за пределы бескрайних степей нашей Меотиды была выслана группа сомнительных гуманитариев.
«Философия – известная служанка капитала, – прокомментировали событие газете Северский Донец в правительстве молодой республики, – а капиталу у нас места нет».
Один из пассажиров, очевидно пытаясь избежать высылки, настаивал перед отправкой: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Фамилию наивного интеллектуала газета не разглашает.
Едкие на слово луганчане подтрунивают над главной философской проблемой современности, отсылая к киевлянину Булгакову: «Нас испортила валютная ипотека».
Действительно – это ещё предстоит понять многим россиянам – самым впечатляющим итогом 2014 года стали массовые неплатежи по кредитам в Украине.
Западные области не погашают долги банкам, указывая на Майдан, как фактор свободы, требуют льгот за участие в боевых действиях.
Восточные территории решили проблему, изгнав банки за линию разграничения.
В Крыму украинская ипотека упразднена силой Закона.
Где остановится философский автобус? Будут ли вновь востребованы в Париже наши любомудры?
Ответы на эти, как и многие другие вечные вопросы бытия даст беспристрастный Хронос, роняющий песчинку за песчинкой – кварцевые слёзы свои на паперть истории.
Внешт. Корр. «Северский Донец», 2014