Льдисто-серебристая давит нить, обнимает холод привольно стан, из силков завьюженных ты не рвись. Слышишь? В твоем голосе звон-хрусталь, иней на ресницах и на губах, милая, родная моя, смирись. В синих озерцах застывает страх, падает до горла и дальше – вниз, сжался в ком и бьется птенцом в груди, а глаза твои – уж лазурный лёд.
Девочка, не жаждут тебя спасти рыцари, чьи речи – тягучий мёд, парень, что смеялся лишь день назад и кого пророчили в женихи, сестры и подруги, что как лоза за тебя держались. Теперь легки мысли и спокойны сегодня сны всей родни Невесты, кому почет с нынешнего утра и до весны.
Ты, дитя, часам потеряла счет, что одна блуждаешь в лесной глуши среди снежно-мертвенной белизны, где на сотни верст окрест – ни души. Стали твои косы – светлей луны, и огонь в очах уж почти потух.
Засыпай, Невестушка, засыпай. Хлопья снега, словно лебяжий пух, и сама бела, словно горностай, завернись в снега, как в соболий мех, серебро с алмазами – твой венец. Слышится в буране холодный смех, только ты не слышишь его…
Конец этой сказки будет предельно прост: из путей остался всего один – страха нет, а душу забрал Мороз.
Ничего не бьется в твоей груди.