С лёгкой руки Оли Корзовой... Открыл позавчера великолепного поэта - Владимира Яковлева. Он прожил 64 года. Не стало поэта в 2016... Онкология.
Читайте:
Тишина
Тишина тяжела и густа, как тузлук,
Пока первое слово не сказано вслух,
Пока утренний снег из-под облачных стрех
Не спускается в русла полунощных рек,
Пока холод шуршит по углам, как мизгирь.
И не слышно собак. И не видно ни зги.
Пока в мире и в доме царит тишина,
Моя доля горька, моя жизнь тяжела.
И качается жребий на чаше весов,
И смертельная сталь обжигает висок,
Пока губ не касается воздух и звук,
Пока верное слово не сказано вслух.
Прозвучит ли оно в тишине гробовой,
В тишине гробовой да в ночи мировой,
Где не слышно собак, где не видно ни зги,
Где на сердце ложится дороги изгиб,
На которой не счесть ни крестов, ни разлук?
Пока вечное Слово не сказано вслух.
Обычная история
Выносили гроб на полотенцах.
Самый младший крышку гроба нес.
Пока мешкали в воротцах тесных,
Во дворе стонал и плакал пёс.
Так остался, позабытый всеми,
На стальной цепи заледенев –
В русской мгле, в глухом нечерноземье –
Со своей судьбой наедине.
А хозяин лег в суглинок свежий
И уплыл к нездешним берегам…
Дом его потом купил приезжий,
Говорят, зажиточный цыган.
Реанимация
Лежу с катетером в яремной вене
В лощине снов, под осыпью мгновений,
В аду теней, в бреду воспоминаний –
Под камнем с родовыми именами.
А за окном, за той перегородкой,
Где обрывается мой век короткий,
Весенний ливень хлещет и грохочет.
И стекла бьет. И даже знать не хочет,
Что я лежу с иглою в сонной вене
В саду теней, под осыпью мгновений.
А рядом ангел – тот, в лазурных ризах.
И тот рассвет, что нестерпимо близок.
Та война
Просвистела каленым железом.
Прогремела. Прожгла за окном.
Проскрипела казенным протезом.
Окропила шинельным сукном.
И вошла в каждый дом похоронкой -
Страшным криком зашлась за стеной.
И взошла над родимой сторонкой
Горем горьким - звездой жестяной.
Август
Гулко ударилось яблоко оземь.
Всхлипнула сойка в саду.
Крылышком острым, хрустящим, стрекозьим
Август сверкнул на лету.
Стих на мгновение ветер, задувший
Лампу… Но ширится свет,
Прямо с небес протекающий в души
И шелестящий в листве.
Бедные рифмы
Два раза в реку не войти,
Но в реку можно лечь.
И, если только по пути,
С рекою вместе течь.
И в океан с рекою впасть.
И, кем ты был, забыть.
И надышаться вволю, всласть -
Не знать, не ждать, не быть.
Последний солдат
– Налей-ка еще нам по «сотке», Тенгиз, –
Кричит через головы бывший танкист,
А ныне – бездомный калека.
– Я выпить желаю за взятый рейхстаг,
За ногу в кустах и за душу в крестах,
За нашу Победу. Налей-ка!
Ему наливает безмолвный Тенгиз,
Пока он бредет под осколочный визг
И вдовьи далекие вздохи, –
Пока он ногой деревянной скрипит
И давится воздухом, крепким, как спирт,
И ждет у обшарпанной стойки.
Он с хриплым надрывом глотает сто грамм,
Как будто срывает вагонный стоп-кран,
Чтоб выйти в ночной глухомани, –
Как будто вступает в последний он бой,
Чтоб снова прикрыть своей рваной судьбой
Страну, что лежит за холмами.
Последний защитник великой страны,
В которой всегда все верны и равны,
А коль не равны – то маленько.
… Бездомная вьюга свистит по холмам,
Качая во мгле привокзальный шалман…
– Я выпить желаю. Налей-ка!
Свете тихий
Свете дивный, свете тихий,
Свете поздний мой, закатный…
Листьев трепетные блики,
Яблок розовые пятна.
Сизый воздух, дымный пламень
Окон в старом мезонине.
И огни между стволами.
И сырая мгла за ними.
И далекой птицы крики
У черты последней самой…
Свете давний, свете тихий,
Незабвенный, несказанный!
Трудятся ночные рыбари
Трудятся ночные рыбари –
Тянут невод от зари и до зари
По старинной, по равнинной той реке,
Что лежит у Господа в руке.
Попадают в невод осетры
С плавниками зеленее резеды
И степные дольние костры,
И погостов горние кресты.
От забот и от трудов речных
Руки рыбарей черным черны.
От туманов и костров ночных
Взоры их бесстрастны и точны.
Был и я когда-то рыбарем,
Но погнался за пустым рублем,
Прокатился сквозь десяток стран
Перекати-полем по кострам.
Но наступит час – и я вернусь
В те края, где сохраняют Русь,
Где живут не злом и воровством,
А любовью, верой и родством.
Довезет меня туда паром
В предрассветном воздухе парном.
Будет в вербах розоветь восход,
А на берегу встречать Господь.
***
Мой белый кот, ушедший в зазеркалье,
Порой мне подает оттуда знак:
Зеленым оком в глубине сверкая,
Рассказывает он о странных снах.
И руку мне царапает до крови,
Когда, прильнув к ней, словно царь Давид,
Поет о том, как ночь стекает с кровель,
Как ветер воли - зол и ядовит.
Мой черный кот, живущий в зазеркалье,
В мой сон глядит с усмешкою творца.
И зрак его, как воздух, вертикален.
И узок свет его. И нет ему конца.
Белые волки
Белые волки бегут из метели,
Вывалив огненные языки –
Воют деревьев голодные тени,
В небе и в поле не видно ни зги.
В небе и в поле – косматые волки,
Гонят пространство и рвут под собой
По древнерусской равнине, по Волге –
В грозы Евразии, в горный забой.
Слезы ночей замерзают на мордах,
Вьюги змеятся в зрачках слюдяных.
Мчатся… живых выдирая из мертвых,
Из глубины, из пластов ледяных.
Из глубины к Тебе, Боже, взываю –
Горькое слово ломаю, как хлеб…
Белые волки во мгле завывают –
Тысячи лет они воют во мгле.
Тысячи лет над любимой Отчизной
Воют метели и носится тьма.
Тысячи лет у иконы Пречистой
Молится в ночь моя бедная мать.
Возвращение
… А когда эта птица, как тень, заскользила по краю сознанья,
Разбивая крылом своим вдребезги мертвый мой сон,
Я услышал, как скрипнула дверь и заныла, как рана сквозная,
И увидел я в звездном проеме земной горизонт.
Я увидел, как с дальнего неба спускаются ангелы света,
Как навстречу взлетают им души, заблудшие в снах,
Как тягучая зелень стекает и медленно капает с веток,
Открывая всю тайнопись листьев и каждый их знак.
А потом за окном прозвенела счастливая пара овсянок,
Пролетая на север, за линию ветра, за МКАД,
Чтобы сгинуть навеки в полях, зябким светом небес осиянных…
А потом я услышал тревожные трели звонка,
Когда мне показалось, что я нахожусь в полувздохе от рая.
И тогда я на землю вернулся – в далекую степь,
В заревую ее тишину, в золотое ее разнотравье,
Ибо понял, что к Богу сегодня уже не успеть!
***
Увидел заплаканных дочь и жену –
Родные, далекие лица...
Хотел докричаться до них в тишину.
Хотел с их дыханием слиться.
Гудящая кровь надрывалась в ушах
И в сердце, любившем не часто –
Когда остается до вечности шаг,
До любящих не докричаться.
***
Все утро стучала капель по карнизам
И голубем сизым ходила по жести.
И был ускользающий воздух пронизан
Предчувствием ливней и птичьих нашествий.
Все утро звенело по всем водостокам,
По всем хромосомам гудело спросонок.
И солнце кидалось с щенячьим восторгом
Навстречу машинам в пустынных промзонах.
Мамины цветы
Как эти дни безудержно горьки –
Беззвучный воздух и прохладный пламень!
И догорающий на клумбе георгин,
И брызги ос, и дальний голос мамин.
И дымное струение стрекоз
Над розами, над астрами, в сирени…
Как будто тихо здесь прошел Христос,
И стал весь мир прозрачней и смиренней.
Реминисценции
Я вспомнил человека в галифе,
Когда достал он пачку «Беломора» –
Я вспомнил надзирателя хромого,
Который бил меня по голове,
Которому мерещилась крамола,
Когда рассвет в окошке лиловел.
Он встал и потянулся к кобуре.
Но загремел трамвай над тихой Стрельной,
Как первый выстрел в темноте расстрельной.
Он пододвинул ближе табурет
И прошептал мне твердо и раздельно:
«Все, что ты видишь, – только сон и бред».
Но я запомнил, как звенел трамвай.
Как надвигался, грозен и громоздок.
Как в клочья разрывал рычащий воздух.
И занималась жухлая трава
У рыжих шпал от звезд багрянохвостых,
Летящих с воем в огненный провал.
***
Дух Святой, Господь Животворящий,
Царь Небесный, возносящий ввысь,
И Податель Жизни, в нас звенящей,
И Хранитель Истины, – явись!
Как Ты нужен, Светозарный, ныне!
Так сойди же и вселися в ны,
Погибающих в пустой гордыне
Посреди оболганной страны!