1.
Без претензий на объективность. С претензиями на ее отсутствие. Принципиальное отсутствие, которое как раз и заставляет искать идею. Идею? Слово-то какое несовременное. Хорошо – смысл. Субъективный смысл. Это, в данном случае, одно и то же. Но в «идее» всего четыре буквы, так что пусть будет «идея». Итак, все ищут идею. Неужели? Даже теперь, в наше безыдейное время? Да, даже теперь. Потому что человек так устроен: кроме хлеба, нужна еще и идея. И вовсе необязательно она должна представлять собой нечто метафизическое.
Зачем же нам идея? Может быть, есть свои плюсы в ее отсутствии, в том, что ничто не владеет мыслями и сердцем человека безраздельно? Зачем быть рабом идей, если все они, в конечном итоге оказываются фикциями, химерами, порожденными собственным разумом их носителя (помним: нет ничего объективного)? И чем идея глубже проникает в сознание, тем сильнее она потом разочаровывает, оставляя вместо себя пугающую пустоту, которую так соблазнительно заполнить новой, еще не обанкротившейся, идейкой и так до бесконечности. Почему? Зачем? Да потому, что слишком странно видеть в своей душе «черные дыры», их так и хочется чем-нибудь заторнуть: религией, философией, любовью, жаждой накопительства – чем угодно… Только бы скрыть, спрятать - не от других, от себя… Ничто. Ведь это же совершенно непредставимо. Это даже как-то стыдно. Ведь как это так – все хотят чего-то, что-то выставляют напоказ, знают о себе что-то и преподносят это «что-то» с лучшей стороны (все виды идей). А тут вдруг «ничто». И совершенно непонятно ни что с ним делать, ни как его преподносить. И это «ничто» делает совершенно невозможным какое бы то ни было определенное представление о себе. Даже хотя бы и в ключевых вопросах, в одном вопросе: кто я? «Who are you?», как сказала бы Синяя Гусеница.
Вот девушка пытается определить, кто она. «Я Алиса». - «Хорошо. А кто такая Алиса?» Атеистка или христианка? Может, вообще сатанистка? Взрослая или ребенок? Талант или бездарность? Пуританка или развратница? Добрая или злая? Да вообще: мужчина или женщина? Нормальная или сумасшедшая? etc.
Если есть идея, то хотя бы на какие-то из этих вопросов можно дать ответ – четкий и однозначный. А если ее нет? Если есть только «ничто» (хотя слова «есть» и «ничто» плохо сочетаются), тогда все эти вопросы повисают в воздухе (и воздуха-то нету) - беспомощно копошатся в пустоте, без какой-либо надежды зацепиться за какой-либо критерий, который перевесит их в одну или другую сторону от «или», и, таким образом, они получат разрешение в виде ответа. Надежды нет, потому что нет критерия. Критерии дает только идея.
Например, в мозгу утверждается идея веры в Бога, причем без каких-либо уступок, всеми силами души, так, что заполнены все пустоты без исключения. Предложенные выше вопросы легко разрешаются без каких-либо умственных даже усилий: христианка; взрослая; талантливость определяется в соответствии с духовностью мыслей, но этот вопрос не возникает, так как все от Бога, а гордыня – грех; добрая, нормальная женщина, скромная в помыслах и делах. Вполне определенный портрет, не правда ли? А теперь возьмем идею «сатанистка»… Не правда ли, та же самая девушка, но с другой идеей в голове, ответит на те же самые вопросы уже совсем по-другому. И все-таки ответит. Но идеи нет – и снова неопределенность. Мука безыдейности. Иначе говоря - мука беспредельности.
С идеями жить проще. И большинство людей именно с идеями и живут (даже и не подозревая об этом). Причем чаще всего идеи в их чистом виде заменяет сформировавшийся в чужом сознании и полученный в готовом виде набор стереотипов - установок. Этот набор подразумевает комплект ответов на беспокоящие вопросы из цикла «Who are you?» и заданное направление движения. Это удобно. Идея работает как компьютерная программа: вводятся исходные данные (стереотипы) и в ходе выполнения алгоритма – то есть сверки с критериями – выдается более-менее готовая реакция на любую предлагаемую ситуацию. Стилистическое разнообразие ответов и реакций зависит лишь от модификаций программы (объема запрограммированного мозга). Идея, кстати, может быть даже и не самая очаровательная. Качество идеи не имеет значения, если ответы на вопросы даются по-прежнему легко, пусть даже не всегда приятно. Все идет гладко.
Некоторым, очевидно, везет и «идея» сохраняется на всю жизнь без существенных изменений (программа, конечно, подразумевает возрастные обновления). Иногда может происходить и сбой в системе. Это бывает. Это называется «кризис личности». Другими словами – разочарование в ключевой идее. У кого-то, возможно, смена идей происходит быстро (и потому не слишком болезненно). Но ведь процесс может и затянуться. Хотя, по-видимому, новая идея все равно, в конце концов, возникнет (или старая вернется). Душа, как и природа, не терпит пустоты. Хотя природа-то как раз терпит – ведь черные дыры (в неаллегорическом их значении) – это и есть самая что ни на есть пустота. Но мы слишком привыкли рассуждать в пределах нашей родной Земли, да и выражение это возникло, скорее всего, до того, как были открыты черные дыры.
Итак, идея исчезает (она дискредитирована по тем или иным причинам). Другая – следующая, еще не возникла. И в результате этого субъект, дотоле «запрограммированный», оказывается в страннейшем состоянии: с «дыркой» в голове или в груди, кто уж как чувствует. Неприятно. Бывает, очевидно, так, что дырка эта столь мучительно ощущается, что некоторые предпочитают ее уничтожить (вместе с собой, разумеется), но уничтожают при этом, конечно же, только самих себя, потому что «ничто» уже и так не существует, а потому уничтожению не поддается. Другие поступают наиболее естественным образом – пытаются дырку заторнуть. Для «заторкивания» подходит в данном случае только один предмет (подходящий по форме) – новая идея. Но сначала ее нужно найти. И поиск, конечно, незамедлительно начинается (пустота вопиет!). Чаще всего, как ни странно, новая идея оказывается либо очень похожа на исчезнувшую, либо совершенно от нее отлична – полный антипод. Самой расхожей из «похожих» идей является, наверное, «новая любовь» и все тому подобное, что народная мудрость выражает термином «те же грабли». С антиподами тоже все просто: раскаивающиеся грешники, уход в монастырь после несчастной любви (ну, чаще не в монастырь теперь, а «в работу»), атеизм после привитой с детства веры и т.п. Собственно, идея «ничто» - это тоже уже идея. Когда-то это называлось нигилизмом. Хотя это все же несколько разные вещи.
Не то чтобы человек не мог жить без идеи, дело вовсе не в ней, дело в тех критериях, которые в ней содержатся. Как уже говорилось, без этих критериев человек теряет всякое понятие о самом себе, о своей жизни, о мире, он становится неспособен к оценке. А без способности к оценке становится невозможным выбор. Без выбора – цель. Без цели – действие. «Если вы не знаете, куда вы хотите попасть, то вам совершенно все равно куда идти». Устами Чеширского Кота глаголит истина.
Происходит потеря смысла. В том числе самого существования. Следовательно, без идеи человеку остается либо умереть, либо сойти с ума, либо перейти на другой уровень сознания (кто-нибудь, может быть, когда-нибудь и переходил, но нормальные люди мало отличают третью альтернативу от второй). «У нас тут все ненормальные». Как правило, адекватного человека ни тот, ни другой путь не прельщает, значит необходимо срочно приступить к поиску идеи. «Нравственные критерии необходимы. Без них ни человек, ни общество в целом существовать не может» - затверженная фраза из учебника, не правда ли? Эти самые «нравственные критерии» основаны (до сих пор) на религиозной морали. Религия – это, действительно, один из самых распространенных и простых (если не усложнять) путей поиска (и нахождения!) идеи. Он не единственный, конечно. Фашизм – это тоже идея, между прочим. Со специфическими критериями.
К чему же сводится это пространное рассуждение? К тому, что человек должен во что-то верить, иначе он потеряет себя и погибнет. Другими словами, все сводится к очередной банальности. В конце концов, кризис личности под названием «потеря идеи» у всех проходит. Весь вопрос в том, что делать в тот промежуток времени, пока не «снизойдет просветление» в виде «новой веры». Юнг записывал и анализировал собственные сны. «Если не знаешь, что делать, делай, что знаешь».
Но все же, для чистоты эксперимента, стоило бы хотя бы попытаться представить, что будет, если новая идея все-таки, после всех попыток, не будет найдена (причина этого сейчас не важна). Хотя зачем пытаться – все уже представлено до нас. Достоевским, конечно. Кто глубже него исследовал душу человеческую? Федор Михайлович выводит в «Бесах» ярчайший тип такого вот безыдейного человека. И зовут этого типа Николай Ставрогин. Интересный персонаж. Не лишним будет рассмотреть пристальнее - для чистоты эксперимента.
2.
Итак, Ставрогин. Кто такой Ставрогин? Прежде всего, это человек разочарованный. Причем именно в нужном нам понимании. Вот, читаем: «…кто теряет связи со своею землей, тот теряет и богов своих, то есть все свои цели. Обо всем можно спорить бесконечно, но из меня вылилось одно отрицание, без всякого великодушия и без всякой силы. Даже отрицание не вылилось. Все всегда мелко и вяло… Я никогда не могу потерять рассудок и никогда не могу поверить идее в той степени, как он [Кириллов]. Я даже заняться идеей в той степени не могу».
Нет идеи. Значит, нет и критериев. Нет способности к оценке. И снова пример из текста. Шатов утверждает про него (а он соглашается): «Правда ли, будто вы уверяли, что не знаете различия в красоте между какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию для человечества? Правда ли, что вы в обоих полюсах нашли совпадение красоты, одинаковость наслаждения?.. Я тоже не знаю, почему зло скверно, а добро прекрасно, но я знаю, почему ощущение этого различия стирается и теряется у таких господ как Ставрогины… Тут был нервный надрыв... Вызов здравому смыслу был уж слишком прельстителен!» … «по страсти к мучительству, по страсти к угрызениям совести, по сладострастию нравственному».
Но зачем же это? По собственному признанию Ставрогина в письме выходит, что он «везде пробовал свою силу» именно «чтоб узнать себя». Потому что он себя не знает – ввиду отсутствия критериев для узнавания. Все его попытки приводят лишь к знанию, что сила его «беспредельна», но и только. «Но к чему приложить эту силу – вот чего никогда не видел, не вижу и теперь…»
Нет критериев! «Я всё так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от того удовольствие; рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие. Но и то и другое чувство по-прежнему всегда слишком мелко, а очень никогда не бывает. Мои желания слишком несильны; руководить не могут».
Нет идеи! Ни де Сад, ни Фурье не овладели его мыслями в достаточной степени. «Я пробовал большой разврат и истощил в нем силы; но я не люблю и не хотел разврата». «…даже на отрицающих наших [смотрел] со злобой, от зависти к их надеждам… Я не мог быть тут товарищем, ибо не разделял ничего». «Судите, до какой степени мне было легко и сколько я метался!» «Любовь моя будет так же мелка».
Оставалась одна идея – идея Бога. Именно в ней Шатов видит спасение для Ставрогина: «Целуйте землю, облейте слезами, просите прощения»… «Сходите к Тихону». Он отправляет его к старцу. Но (слова Кириллова): «Ставрогин если верует, то не верует, что он верует. Если же не верует, то не верует, что он не верует».
Он ничему не способен отдаться со страстью. Ни разврату, ни социализму, ни любви, ни вере – ничему. В его душе одно «ничто» - беспредельность, силу которой он ощущает, но она-то – увы! – как раз и не может дать направление применения этой силы.
Идея так и не нашлась. Сойти с ума он не смог: «медики… совершенно и настойчиво отвергли помешательство». Он прибегнул к единственно возможному, на его взгляд, выходу – убил беспредельность вместе с собой. Убил себя с «преднамеренность и сознанием до последней минуты». Он убил себя не от отчаяния («негодования и стыда во мне никогда быть не может; стало быть, и отчаяния»), не из идеи (как Кириллов), а именно из-за ее отсутствия (означавшего отсутствие цели и, как следствие, невозможности действия).
Из чего же все это?
Первое, что мы узнаем о Ставрогине – это юношеская, зарождавшаяся «вековечная тоска», развитию которой поспособствовало его слишком близкое общение с излишне эмоциональным наставником – Степаном Трофимовичем, впрочем, как будто вовремя пресеченное. Но «Степан Трофимович сумел дотронуться в сердце своего друга до глубочайших струн и вызвать в нем первое, еще неопределенное ощущение той вековечной, священной тоски, которую иная избранная душа, раз вкусив и познав, уже не променяет потом никогда на дешевое удовлетворение. (Есть и такие любители, которые тоской этой дорожат более самого радикального удовлетворения, если б даже таковое и было возможно.)». Потом, по тексту, очевидное охлаждение – разочарование в этой «тоске».
«Говорил мало и все по-прежнему был тих и задумчив». Потом «молодой человек как-то безумно вдруг закутил» Сначала в высшем обществе, со скандалами. Затем «он куда-то как бы спрятался. Доискались, что он живет в какой-то странной компании, связывался с каким-то отребьем петербургского населения». Эпоха поиска идеи в «разврате», значит.
Внешне же «это был самый изящный джентльмен из всех, которых мне когда-либо приходилось видеть… Он был не очень разговорчив, изящен без изысканности, удивительно скромен и в то же время смел и самоуверен». Потом срывы в виде «носов и ушей» обывателей губернского города. Тут и «нравственное сладострастие» и, конечно, потеря остатков идей. Потом заграница, где происходит их полное изничтожение. Впрочем, он «искал Бога». Не нашел. И вот он возвращается.
«Легкая улыбка его была так же официально ласкова и так же самодовольна; взгляд так же строг, вдумчив и как бы рассеян… стал чуть-чуть бледнее, чем прежде, и, кажется, несколько похудел». «Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся... К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу». Он всегда спокоен внешне. У него нет «идеи», потому, конечно, все все равно. Он много знает. Но он не знает себя.
Такая вот личность. Иллюстрация к теории. Но Ставрогин, по замыслу автора, жил в то время, когда идеи и идеалы прямо-таки кишели в воздухе, как активно изучавшиеся тогда микроскопические организмы. И все равно не нашел за что зацепиться.
3.
Что уж тогда говорить про нас – «ровесников Гарри Поттера»? В начале нашего существования с грохотом обрушилась идея социализма в ее материальном воплощении – развалился СССР. То, чем жили три, а то и более предыдущих поколения (да с «бесов»-то и началось), обесценилось в один миг. Но мы, этого, конечно, как следует не прочувствовали, тем более, что новые идеалы, подхваченные у Запада - свобода, демократия, правовое государство, толерантность – быстренько обосновались на развалинах. Приняв, правда, странные, несколько покореженные, формы. Но это было не столь важно, так как была еще одна идея, компенсировавшая расплывчатость и неоднозначность прочих – «праздник потребления». Да, потребление по западному образцу, действительно, казалось каким-то праздником. И веселье все нарастало (никакие финансовые кризисы и обвалы не могли этому помешать), на смену вожделенным джинсам, ради обладания которыми изничтожили идею «светлого будущего», пришли джинсы в стразах, и «нулевые» ознаменовались фальшивым блеском гламура, расцветом субкультур (какие только хоббиты не населяли нашу страну в то время) и самозабвенной радостью корпоративов.
Но идея «праздника потребления» начала выдыхаться. В общем-то, это даже еще не все поняли, но после 2007 года «мир изменился» («верни мне мой 2007» - известный стон Интернета). Вот, кстати, и он, Интернет, примерно в это же время развился и распространился до такой степени, что им стало уже вполне возможно заменить реальное взаимодействие. «Нокиа больше не коннектинг пипл». При этом социальные сети с их потреблением напоказ еще поддерживали – какое-то время – издыхающую идею «праздника…».
Но все-таки она прискучила, от нее начали уставать. Это интересно проявилось в возникновении новых «идеек»: в канун 2013 года ждали Конца света по календарю майя, в канун 2016 – краха экономики и войны с Америкой (?). Ничего такого – к счастью – не случилось. И идеи кончились. Начали образовываться «черные дыры». И кто чувствует их сильнее нас, 25-30-летних?
Мы больше не верим в работу на благо обществу во имя «светлого будущего» - знаем, что его променяли на джинсы (деньги!), но в «джинсы» мы уже тоже не верим, потому что нельзя заткнуть дыру в душе джинсами (что ж это за душа такая, если можно?), и все – тупик. Нам предложили суррогат патриотизма из рекламы чипсов («Узнаю свою картошечку!»), но, при всем уважении, это несерьезно, это смешно. Вот мы и смеемся. Шуточка из Интернета: «А ты уже нашел причину или надежду, за которую будешь держаться в новогоднюю ночь, чтоб не повеситься на гирлянде?». Да, еще мы ждем Нового года. В этом году начали ждать чуть ли не с октября. Только, видите ли, знаем, что праздничного настроения не будет. Неудивительно. Идее волшебства в конце декабря был нанесен ущерб еще тогда, когда Рождество заменили Новым годом, а потом и эта замена Бога человеком канула в Лету вместе с тем, что ее породило – материализмом и производными. Радость потребления, которой оправдывался Новый год времен расцвета корпоративов, тоже приелась. В чем же теперь смысл праздника? Мы включим гирлянду и будем на нее смотреть. На нее и «черные дыры», которые нечем заторнуть.
Но, кажется, что-то упущено. Да, мысль была начата с субъективного смысла, а докатилась до идей коллективных. А ведь редкий человек живет общими идеями – гораздо важнее для большинства идеи частные – любовь, семья, не правда ли? Это так, конечно, но, страшно сказать: не произошло ли и с ними что-то подобное тому, что случилось с Новым годом? Достаточно ли сильна наша любовь (если она есть), чтобы заглушить наш – неизбежно развившийся от вышеназванных общественных пертурбаций – скептицизм? Не называем ли мы сами слишком сильную любовь – даже чувствуя ее – нет, не сумасшествием, но… «сладострастием нравственным»? А семья… «Семья – ячейка общества». Что нам до общества? Социализм рухнул. Неизбежное, исконное одиночество человека уже не постыдная тайна, а факт. Нет, не все так чувствуют. Вернее, не все так думают, но у всех шевелятся хотя бы зачатки этих мыслей. Они витают в воздухе, как когда-то идеи, они принимают форму интернетовских шуток (Ставрогин тоже одно время все шутил). Хотя, в основном, дальше «раньше было лучше и веселее» мысль не идет.
Можно сказать, что все это неоригинально. Да совершенно:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Не то же ли самое? Не совсем. Это написано в 1838 году. Сильны были религиозные основы общества и государства. К идее служения отечеству не примешивались чипсы. На волне французской революции, наполеоновских войн, движения декабристов зарождалось все то, из чего в будущем разовьется социализм (нами успешно похороненный). К безыдейности Лермонтова, так же, как и к безыдейности Ставрогина еще не было общественных предпосылок. Это скорее свойство натуры, то, что Гессе очень удачно назвал «печатью Каина» - вовсе не в злодейском смысле, хотя, конечно, как посмотреть… Что если сомнение – высшее злодейство? Не от него ли умирают идеи? Сомнение – испокон веков - атрибут диавола: дьявольское искушение веры разумом.
Но зачем же так далеко заглядывать? Возьмем хотя бы ХХ век. В одном советском фильме 60-х гг. герой, молодой человек, мысленно или во сне обращается к своему отцу, погибшему на войне с такими, примерно, словами: «Вам было легче. Вы знали, ради чего жили и умирали». Может быть. Но ему было легче, чем нам. Ему на вопрос «Что делать?» отвечал Чернышевский. Теперь Николай Гаврилович отправлен на свалку истории вместе с портретом Ленина.
Кто ответит нам? Интернет – то еще кладбище идей – предлагает множество ответов в духе различных философских, эзотерических и житейских теорий, но все это уже было. И все это уже мертво. Не все это понимают, но те, кто понимают, понимают прекрасно.
Устремляя наши очи
На бледнеющий восток,
Дети скорби, дети ночи,
Ждем, придет ли наш пророк.
Дождемся ли? Прозвучит ли новое Слово? Мир хочет измениться. Но как выдержать этап этого пустого хотения и скептической насмешки над «приходом», над всем и вся? Эти строки Мережковского – будь они написаны сейчас – звучали бы как пафосная глупость, в лучшем случае – как пародия. Многие бегут назад, копаются в отжившем (благо слоев накопилось достаточно). Но и это несерьезно. Это обман, опьянение. А сейчас настает время трезвости. Может быть, мы именно те, кому суждено узнать, как это – жить с «черной дырой» в груди и не умирать, обнаружив жизнь в ее противоположности – или что-то большее, чем жизнь.
*В качестве иллюстрации использована картина Дж. Кольера «Дьявол скользит на коньках по замёрзшему Аду»