Слова вязались из обид,
казалось всё, что в комнате, страдает,
а ветер за стеной рыдал навзрыд,
как будто выпил то, чего не подобает.
Я тоже пил, и мысль была пьяна,
но истина не выплыла в бокале,
а под рукой кирпичная стена.
летела вниз, устав от вертикали.
Как пошло пить, когда в душе не пьяно,
и пьянству трезвым быть в ответ,
но счастье – слушать грустное пиано,
которое не скатится в фальцет.
Я шёл на кухню через зал,
вещей стараясь не затронуть стайки,
а пёс меня открыто презирал,
глаза расплавив о лицо хозяйки.
Я на тебя смотрел в дверной проём,
но свет погас, упала на пол книжка…
Мы слишком долго прожили вдвоём,
чтоб ужасаться слову «слишком».
И эта мысль, до трезвости, проста,
порой до отрицания, и боли –
есть степень выше кровного родства,
до вечности и продолженья крови.
Тянулась ночь, от глаз убрав длину,
бежали стрелки времени по следу,
я гладил пса, и слушал тишину,
тобой укрытый незаметно пледом.
В оркестр играла на балконе жесть,
дождь на стекле искал исток для водопада.
И жизнь текла во времени, как есть,
и, как всегда, совсем не так, как надо…