Себя умнее в тексте повторишься,
краплёный триггер выложишь на стол,
и, распахнув седое подпарижье,
махнешь "ребята, может быть по сто?",
ну прямо дед мороз в мехах и вате -
не разглядеть венерина лица...
И как, скажите, в сердце целовать их,
когда у них замёрзшие сердца?
Когда ты сам на нерве и надрыве
разъёбывал зажатую строку,
натягиваясь жилами на вые,
носителем преверсий и лакун,
звенело так, что каждому по роже
летело - и захочешь - не поймать.
Теперешние - мёрзло-осторожны,
их тьмы и тьмы, а глянешь - тьма и тьма.
Когда тебя кромсали и латали,
то лезвий предлагая, то пилюль,
по человечьей качественной стали
ногтями выцарапывал "люблю",
и скрежетало, как же скрежетало,
по лишним пробегая позвонкам!
И свора, отступавшая устало,
рвала, но кровь лизала с кулака.
А этих уговариваешь "Ну же,
скажи, наплюй, что слышать не хотят.
Кому ты нужен, раз себе не нужен?",
и гладишь как трясущихся котят,
и думаешь "однажды их накроет
удушьем на безлюдной высоте,
и вот тогда не будет жалко крови,
которой пишут жизнь, любовь
и текст".