— Ты никто мне, —
говорит трава.
А трава всегда по-своему
права.
Мне сродниться с ней не довелось,
не чесала я её волос,
не вплетала я её венков
в малахитовые гривы ивняков,
не плела шелко́вых одеял,
где повсюду змеи-вензеля.
Ты никто мне —
говорит трава:
не увита виноградом голова,
вдоль твоей остудной наготы
не змеятся зелены цветы.
На заре не входишь в зеркала —
из лозы себя не создала,
и стекла зеркальное зеро
на тебя не выльет серебро.
Ты никто! —
мне говорит трава.
В бузине хоронится сова.
На тебя в упор глаза её
глядят,
но насквозь тебя проходит взгляд.
Не траве сестра ты, — говорит.
Всё в тебе трепещет и болит.
Не тобой позарастают берега,
не тебе сестрица дорога.
Не в тебе закатные лучи
тонут-сгинут, восхитительно ничьи.
Не к тебе приникнет головой
беспечальный, горестный, любой.
Не в тебе зароется лицо,
не к тебе склоняется крыльцо,
где стрекозы, лузеры лозы,
мирозданья щупают азы.
Ты никто,
но нечто впереди.
Не спеши, не любопытствуй, не гляди,
кто в листве колышется густой,
кто в земле остался на постой,
кто в траве раскинул на заре
самобранку в рукодельном серебре...
Угощаться даже крошкой не моги,
не тебе пеклися пироги.
А кому те крошки он смахнёт —
птицы той закончится полёт.
Пожалеет, что была шустра,
и — траве окажется сестра.
А крупинку съевший муравей
у зеркальных вынырнет дверей...
С муравьихой свидится родной.
И качнётся зеркало волной.
Декабрь 2016 г.