Пируют во хоромах Дыевых
Сварог да Сварожичи,
в одеждах кошенилевых,
адамантовых застёжечках.
Угощает Дый три денька ж,
после сечи — была она знатная, —
драка удальцам — блажь,
вот бы по году забота ратная.
Пируют на бую во хоромах отчих,
что на высокой горе Уральской,
Дый и Чурила потчуют
гостей в своих садах райских.
Столы ломятся плодами обильными
овощами знатными и крупными,
цветы лежат ароматные имбирные,
зёрна лежат тучные, пречудные.
Пьют мёд золотистый,
питную сурью дозрелую
на забродивших травах игристых,
да молоко звёздное белое.
Только Лада не пьёт, не ест,
думой своей кручинится
да на Чурилу засматривается,
слезу роняет капризница.
А Чурила, Дыев сын знатен искусами:
взором ясносоколен, строен, широкоплеч,
локонами потряхивает русыми,
лихо поёт да ведёт складную речь.
«Приживлю! — осерчал Сварог.
— Не смотри, Лада, на Чурилу,
он весенний обман-ветерок,
не слушай речей, как бы ни томил он.
Это Дый застилает тебе очи,
это Ночь застилает тебе очи!»
Прогнал от стола белоликого Чурилу,
чтоб девице не тревожно,
спас Ладу от желанного милого,
любви горькой и безнадёжной.