Которая осень уже, придя, огорошила,
время считать цыплят, менять гардеробы,
который уж год мы с тобою не дети, хорошая,
снова и снова всё дальше и дальше мы оба.
Но знаешь, родная, несхожесть в нашем взрослении -
жизнь, а не повод выйти наружу печали.
Пока я врубался в бит-поколение,
твой безымянный начал сиять обручальным.
Ты становилась успешней родителей,
старых знакомых и школьных друзей, в итоге
ты поделила надежду в числителе
на знаменатель выбора верной дороги.
Я умножал рок-н-ролл на прочую музыку,
пил брудершафты с теми, кто хуже крыс,
и восхищаясь души своей заскорузлостью,
серые стены своей меланхолии грыз.
Ты начала воспитывать дочку. Быть матерью -
счастье с таким, как твой, замечательным мужем.
Я продолжал выгрызать из камня старательно
то, что имело сходство с уродливой музой.
Нас разделило теперь социальными классами,
как часовых поясов различие в прошлом.
Мы становились и стали полностью разными.
Ты - прожила, как надо. Я - прожил, как прожил.
Не о чем плакать, жалеть, только дрожь осенняя
ширит свою амплитуду под стать погоде.
То, во что верил я, было моим спасением,
было окном во мнимой моей несвободе,
через которое пело море, бурлившее
бездной, таящей новую веху, эпоху,
ту, где все люди - будды, скитальцы и нищие,
и настоящие до их последнего вздоха.
Осень пройдёт, и зима забредит метелями,
смерть постаревшего мира не за горами.
Всё-таки мы не взрослеем, как не хотели б мы,
мы либо тонем от века, либо от века сгораем.