Не пишется...

Костинский Андрей
Пишешь: "Не пишется..." Потерпи
(потерпи со-распятием за Бога),
и растворится сердце из-заперти!
Только себя не запрети надолго!
Птица падает, камень, курс.
Пыль взлетает, мысль, акция.
А на плече моём – твой укус
да ссадины от походной рации.
А ты-то, думаешь, пустяки –
пройти болота, парсеки-прОсеки,
растайнья выыыыытянутой реки,
чьи дном сойтись берега просятся.
Твои целуя сны, молюсь
за здравье деток, тебя и снимка,
за стран(н)ы – Белую, Красную Русь,
где каждая ягода – обрусника...

Ты слышишь – в окна скребётся дождь.
А в небе сипнет на излёте голос, –
его запишешь и разберёшь,
а в это время зерно – в колос,
в звезду – душа, в картину – сон
произойдут из – в – и дальше...
Кружит Сан Сарыча колесо,
и м о й р а п р я л к а не знает фальши.
– Ты дописала? Послушай: "Сберг,
десятой частью явя; сиянье,
шёл стречно больше своей судьбе,
в ней открывая иNое янье.
И, в океанском котле горя,
подушно сталь ко дну отекала.
И, счастье каждого вслепь горя;,
по новым в небе кроят лекалам.
– Несёшь какую-то ерунду.
Да понимаю, ты про "Титаник".
И зарифмуешь Б / Р э н д У.
Депо. Внимаю. Тепло ты – таин.

День начинает рождаться в полночь.
Ночь продолжает в полдень себя.
Никто никому не зовётся в помощь,
даже если над ним гробя;т.
Даже если от этой помощи
станет высветло до поры.
Души стали – на дне, где мощи
уготованы к пиршеству рыб.
Слушай, слушай, твоё болезние
заражает, ржавит, знобит.
За щекою у солнца – лезвие.
За щекою луны – болид.
В лазарете твоём – кресший Лазарь
ищет кресших давно других...
Боже! Боже... Ужель ты – Разарь –
Триедин – Святый Дух да ИХ?
Положись... Попробуй уснуться.
Пробой лунной отметятся сны.
По лучам её чистой унцией
потекут, чудны и весны; –

сны соловьи, сны вместоб;льные.
Да такие, что как вставать?
Ты пиши – буду ждать. Луннополние:
я узнаю твои слова.
Я тебя прочитаю утром.
Утро-тромб – утрамбованы сны.
Сквозняки мне заменят уюты,
чьи залежки, как фрукты, черны –
дольки яблочек да грушек
почернели – никем не тронуты.
Мир оглох, или то беруши
тьменноты в ушекратерных омутах?
Стрелки медленно то сближаются,
то расходятся –
на часах, на двухчасьях –
и уже не понимаю – шесть вчера или утра!..
В сыновней молитве нет ни одного деепричастия,
зато так много его
п р и п р и ч а с т и и свежих ран!..

Твои и мои ОбъедИняющие говорят "о", вопрошая "и?"
Наша история родила бы новых
Сэлинджеров, Толстых и Флоберов!
Но с тобой от других мы прячем, храним, таим
все любови, обнадёживаемые верами.
Я взял вчера телефонный номер у девушки на берегу Днепра.
Обещал звонить. Я ей помрачу поэму
про разрушенный за три моргания храм
некнейной любови – гимн эмо.
Я ей скажу, что моё сердце ударялось в рёбра,
готовое к эволюции – отрастить взвод рук и ног,
чтобы к ней доползти, обеззмиев раскишие кобры,
обезЫмев себя, безыголя у раменья стог.
Но уходят слова, покидая на миг – насовсемно.
И приходят звучанья невидимых селе миров.
Где-то нити историй сплелись. И возник триждысемий
мир, в котором оторно отворяется путь без слов.