Бабушке моей посвящается
Что было, то было. И, к счастью, едва ль повторится.
Не меркнет лишь Слово. А память встаёт на прикол.
Историю – пишут. Уходят её очевидцы.
А что остаётся – от правды, увы, далеко.
Нас с детства учили всему. И всему понемногу:
И рушить, и строить, и помнить героев в лицо.
Нас вывели в мир, показали прямую дорогу,
Да только дорога однажды свернулась в кольцо.
В блокадные зимы казалось, что даже природа
С голодною смертью на равных ведёт разговор,
И прожитый день становился непрожитым годом,
И щурилось небо, по цели стреляя в упор.
И лопались стёкла, и стены в испуге дрожали,
И бомбы взрывались, вселяя смятенье и страх,
Но город стоял. И стояли его горожане,
И подвигом было – хотя бы стоять на ногах.
За то, чтобы внукам, войну изучавшим в музеях,
Досталась другая, не слишком лихая судьба:
Не знать ни бомбёжек, ни вкуса столярного клея,
Ни скрипа земли на раздробленных в крошку зубах,
Ни воя сирен, ни шагов комендантского часа,
Ни гибели близких своих, ни сомнений в себе,
Ни, Боже помилуй, котлет с человеческим мясом,
Стыдливо затёртых средь лозунгов наших побед.
Историю пишут. Теряя единство и сходство.
И ложь с полуправдой справляют своё торжество.
Но мудрая жизнь возвышает геройство над скотством,
Величие духа над полным упадком его.
И всё же, не дикие звери – ручные зверюшки,
Белы и пушисты, с какой стороны не смотри,
Мы ходим по краю, который не больше краюшки
Блокадного хлеба с кровавым эрзацем внутри.