До
последнего
часа
(Попытка синтеза)
Книга первая
Один из выводов вполне правилен: если в устройстве мира проявляется порядок и красота, значит бог существует. Но не менее достоверен и другой вывод: если этот поря-док мог проистечь из всеобщих законов природы, значит вся природа необходимо есть результат действия высшей мудрости.
Иммануил КАНТ.;
«Всеобщая естественная история
и теория неба».
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных;
Всё зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них.
Федор ТЮТЧЕВ.
«Последний катаклизм»
I. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ПОЯСНЕНИЯ
Пока еще умом во мраке он блуждает,
Но истины лучом он будет озарен...
В. ГЁТЕ.
«Фауст»
Когда-нибудь, через неопределенно-смутную пелену лет, мне, возможно, и доведется поделиться с вами непредсказуемой, почти детективной, но, думается, в чем-то и поучительной историей возникновения ВЗОРа, – моего теперешнего взгляда на Вселенную, на бесконечное бытие Мироздания, на циклическую триадную сущность жизни1.
1 Речь идет о взгляде, сложившемся к 2002 году; уже через год он существенно измененится. – Автор. (В дальнейшем все сноски – автора).
Познакомить вас с этой историей не мешало бы уже хотя бы потому, что она, как мне кажется, без какой бы то ни было назойливости убеждает в древнем, незаслуженно забытом опыте – истина склады-вается абсолютно из всех знаний, пусть даже и самых проти-воречивых, исключающих друг друга2.
2 Еще одно заблуждение тех лет.
То есть истинным бывает не какое-то одно воззрение, как совсем еще недавно утверждали необоснованно самоуверенные марксисты-ленинцы, а истинно всякое суждение, к которому может прийти человек, но истинно неполно, частично, как не будет одна-единственная грань полно отражать сущность бесконечного многогранника.
Тешу себя надеждой, что когда-нибудь мы поговорим с вами и об этом, но теперь все мои заботы направлены на другое – как можно доходчивее и проще рассказать вам о моем странно-неожиданном открытии, о главном коде Мироздания, Великом Законе Общекосмического Развития, который с годами захватил меня целиком и вот, как видите, стал названием и этой книги и всего предполагаемого пятикнижия.
Наверно, я ничуть не преувеличу, если скажу, что самым первым моим слушателем, перед кем раскрыл я тогдашние, только еще начавшие складываться, космические представления, был отец мой, Алексей Андреич. Когда после очередной, по обыкновению затянувшейся разлуки приезжал я к своим минусинцам, когда заканчивалось продолжительное застолье, с непременными сибирскими пельменями, свежевыловленной и свежеиспеченной в громадном пироге енисейской рыбой, ну и, конечно, с бутылочкой-другой «белого» либо «красного», неиз-менно местного разлива, – отец пересаживался на раскладной диван, поудобней опирался левою рукой на его съемный, уже слегка потертый валик и после неизменного своего предисловия обращался ко мне с одним и тем же вопросом. – Вот и ладно, бляцкий нос, – поели, попили, приезд твой отметили. А теперь ты нам с мамкой вот чо расскажи – о Все-ленском Разуме. Куда ты в этом деле там у себя продвинулся...
Мать, Нина Антоновна, собирая со стола тарелки, всегда наседала на него за излюбленное словцо, которое, как с ним ни боролась, не могла изгнать из отцовской речи:
– И чо ты, Лёнь, и к делу, и не к делу, с этим своим носом!.. О таком спрашиват, и опять за своё...
– Так а чо я такого сказал, – оправдывался отец и то-ропливо косил голубоватыми глазами на соседний диванный валик, чтобы я поскорей присаживался к нему да начинал рассказ и заодно спасал его от материных нападок.
С щемящим, полузабытым чувством устраивался я на краю нашего семейного клетчато-желтого дивана, и вот уж не ведаю, что понимал, а чего не понимал отец из длинного и, пожалуй, шибко путаного повествования о мифически далеких эпохах, когда не было ещё ровным счеётом ничего – ни времени, ни пространства, ни материи, а был только Великий Вселенский Разум, мыслящая, не занимающая никакого места энергия, которая была ничем и всем сразу и из которого позднее, после Большого Взрыва, постепенно, эон за эоном, стала возникать, проявляться наша Вселенная, да и – уж если точно – не возникать, не проявляться, а создаваться по грандиозному замыслу вечного своего Творца.
Изредка, тихонько передвинув стул от стены к дивану, к нам подсаживалась мать; тяжело опустив руки на колени, покрытые до локтей тёмно-коричневым платьем, она мол-чаливо слушала странный мой рассказ; слушала, вздыхала и молчком уходила на кухню домывать посуду и додумывать непонятное превращение в нынешний видимый мир какого-то невидимого, живого и мыслящего Ничто. А отец с прежним настойчивым интересом следил за моим рассказом, почти никогда не перебивал и только в самом конце, когда у меня явно улетучивался пыл, спрашивал:
– Так, говоришь, у тебя не на одну книжку мыслишек накопилось?
– Ну, вроде этого.
– Поди уж и пишешь?
– Пишу помаленьку.
К тому времени я и вправду начал записывать свои теоретические прикидки в тетрадки-дневники и даже напечатал на старенькой «Москве» несколько увесистых папок под общим названием «ВЗОР». Правда, если дневниковые записи я продолжал вести и вёл чуть ли не до последних пор, то работа над книгой, всякий раз начинаясь с подъёмом и внутренней радостью, постепенно иссякала и останавливалась, как часы с вышедшим заводом.
То мне казалось, что я слишком широко размахнулся и мне надо выбрать и развить лишь какую-то одну, от силы две-три главных мысли. То чувствовал необходимость разобраться с гораздо большими подробностями в том, как действует триадная смена состояний ВЗОРа во всех эволюционных формациях, включая и те, когда не было еще человека. То я находил очень важным убедиться в том, что идея трехфазного развития так или иначе присутствует во всех известных космических учениях. То приходила мысль: а есть ли хотя бы намеки на триадность в современном естествознании – физике, химии, биологии? То появлялось желание проверить действие отк-рывшейся мне формулы на противоречивых событиях сегодняшнего безвременья. То, к ужасу своему, я обнаруживал в рукописи полное отсутствие философского обоснования смены состояний!..
Словом, покорпев над книгой какое-то время, я снова вынужден был надолго с нею расстаться: насколько позволял – Если чо случится, сынок, ты уж приезжай. Смотри, обя-зательно... Не подведи...
Приехать пришлось весной: несколько дней весны отец ещё прожил на этом свете: неполную неделю марта... Закопали мы его в мёрзлую землю... Я только и прикоснулся перчаткой к его уже обросшему белесой щетиной подбородку, незадачливо пытаясь прикрыть беззубую пустоту рта... И всё... И с этих пор по-лусиротой стал не только я, но и мой «ВЗОР». Поначалу работа над ним двигалась небольшими шажками, а потом всё чаще и чаще приостанавливалась, оттеснялась на задворки буднич-ными делами.
Как-кто приснилось мне, будто стою я на берегу какого-то незнакомого, овально-продолговатого озера и вдруг откуда-то слева слышу тревожный голос, почти крик:
– Спасайте мать!
Оглянувшись, я увидел отца; он стоял на пустынном песчаном выгнутом берегу и показывал рукою на правую сторону озера. Там, по пояс в воде, стояла мать, то и дело как-то странно и беспомощно падая на спину: поднимется над серой рябью и снова упадёт.
И вот пришло письмо из Минусинска. Я прочитал, и кровь отхлынула от сердца. Начиналось оно почти отцовскими сло-вами: «Спаси меня, единственный мой сын. Таня сживает меня со света, пьёт день и ночь. Водит домой незнакомых. Я их вы-гоняю, а она на меня с кулаками... Недавно схоронила мужа своего Андрея. Так вот, как будто бы тронулась... Она меня убьёт, мать-то свою... Андрей, говорят, сгорел от спирта. Выпил на ночь и почернел. А ещё у нас Юрку посадили, сына Таниного. Что-то своровал с дружками. Вот такие у нас тут нехорошие дела...»