Мне голос внутренний шептал:
“Ты был задирою, а стал
Угрюм, податлив, молчалив
И не в пример себе слезлив. –
Затем, порывисто спеша,
Добавил резко, – А душа?!
Еще в недавние года
Была завидно молода.
Теперь же, вижу я, затух
Ее воинствующий дух
В святой борьбе под спудом дел.
Неужто ты так постарел?”
А я запальчиво в ответ
Шепчу, сердясь, ему: “О, нет!
Я телом немощным не стал –
От свары классовой устал.
А слез обильная роса –
Души остывшей голоса”.
Но голос мне - свое: “Чудак!
Все эти слабости – пустяк
Перед нашествием беды –
Уже наброшенной узды
И неминуемых оков
От рук ликующих врагов.
А ты, пока они слабы,
Судьбу отдал им без борьбы.
Грядет же время и не раз,
Когда взъярится класс на класс –
И вновь утонет нелюбовь
В крови Отечества сынов…
Но – помяни! – тот пир чумной
Нам будет ставиться виной”.
“За что?” – я тихо проворчал,
И виновато замолчал.