Был вечер музыки в лютеранском соборе святых апостолов Петра и Павла. В зале горел приглушенный свет.
Знакомые, а чаще малознакомые оперные арии сменяли друг друга. Публика слушала невнимательно, вполголоса переговариваясь и пересмеиваясь между собой, однако аплодировала всем вполне охотно и с завидным энтузиазмом. После каждого выступления из разных углов, похожие на стаи перепуганных галок, поднимались с мест и спешно покидали зал родственники и приглашенные от артистов.
Tant pis pour eux!*
Внезапно во время одного из выступлений свет стал постепенно меркнуть и, наконец, потух совсем. В зале воцарилась тьма, которая, однако, не заставила замолчать словоохотливых слушателей. И вдруг … зазвучал, а вернее всего сказать загудел откуда-то с хоров, царь всея инструментов, король месс и хозяин сегодняшнего вечера - старинный церковный орган. Его бас массивно и неспешно пробирался вперед из того скромного уголка, где он сидел все это время. Он взял слово, и прерывать его повествование было бы непростительной ошибкой, поскольку откуда-то из-под купола на головы сидящих полилась дождем волшебной красоты музыка.
Она пробивалась сквозь невидимый слой атмосферы, превращаясь тут же в бархатный и золотистый туман. Этот туман оседал в зале и вскоре заполонил собою все пространство, которое по какой-то необъяснимой причине начало деформироваться и изменяться. Здание ширилось, росло, ломая ненужные перегородки и преображая скудную белизну стен собора во что-то сверхъестественное.
Единственный прожектор как тусклый солнечный луч освещал алтарную площадь, витражи и фигуру Христа, распятого на кресте.
Люди замолкли.
Они оцепенело замерли в своих позах, как будто боясь спугнуть нечто чудесное, открывшееся перед ними. А между тем орган разрастался, как громадный набухший фонтан со сложным сломанным механизмом, и, наконец, он выстрелил упругими струями, вдребезги разбив ими и витражные окна, и двери, распространяясь уже на всю улицу и наводняя собою собор. Вскоре весь зал оказался будто под толщей воды и выбраться оттуда уже не представлялась возможным.
Орган же неистовствовал, нагнетая и обрушивая новые океанские волны.
Но вот на несколько секунд повисла полная тишина... раздалось несколько робких аплодисментов… однако орган зазвучал вновь.
На этот раз музыка была убаюкивающе-спокойной. Один за другим слушатели начали послушно склонять головы себе на грудь или на плечи соседей. На потолке между тем стали мелькать какие-то тени, но почти никто уже не замечал их. Звуки крались незаметно, на кошачьих лапах, окружая и оплетая невидимой сетью доверчивых и беззаботных гостей.
Внезапно послышался тягучий жалобный стон, какой издает труба корабля, терпящего бедствие. Как раненый зверь, он обиженно взвыл в небо, стремительно погружаясь в океанскую пучину.
Спавшие встревоженно подняли головы и с удивлением обнаружили опутывавшие их сети. Каждый принялся расталкивать своего спутника.
Волнение прибавилось.
Кто-то спешно стал покидать свои места, направляясь к выходу с тонущего корабля.
Говорливые господа вновь оживились, но на этот раз обошлось без шуток и смеха.
Однако корабль не упокоился в пучине навсегда. Ударившись кормой о дно, он заново пошел к поверхности и встал на ровный киль. Все замерли – впереди показалась земля…
Никто еще не успел опомниться и как следует все осознать. Но voyage** был окончен.
Орган-корабль горделиво и неспешно подняв свой победный флаг, прогудел финальными мажорными аккордами.
Тишина.
Свет.
Аплодисменты.
____________________
* Тем хуже для них (франц.)
** Путешествие, вояж (франц.)