Мы идём с ней по деревенской улочке. На нас накинуты одеяла. Мы их придерживаем на груди руками. Ног не чувствуем. Не чувствуем под ногами дороги. А она тускло положена под нами. Так же потеряны в сумерках дома. Кажется, и на купеческую окраину старинного русского городка смахивает.
– А мы ведь босиком… И снег.
– Угу.
Она, не поворачиваясь ко мне, рукой подбирает одеяло к моему затылку. Нежное касание напоминает мне лёгкие мамины руки. Сладко и больно. Затылок наливается теплом.
Театральная декорация, залитая лунным светом. Ни рытвин. Ни острых углов.
– Не понимаю, откуда этот свет…
– Угу.
Голубиное воркование. Мягкое угуканье – как ласковый метроном. Так хорошо мне у Таньки-парикмахерши: коснётся руками остатков волос, а сладким электичеством прошибает от башки до паху. Я всё грожусь ей, что засну сейчас, а сам пялюсь втихомолку на её формы…
– Господи, где же наши ноги?
– Угу.
Домики по краям чуть светящегося пути складываются медленно в симпатичные правильные кубики. Одеяла уже закрывают наши головы. Не мыслится ничего физического. Тихое веяние по лунным мосточкам. Как будто в пинежской деревеньке, заснувшей и залитой лунным светом: ни собаки, ни человека, ни даже Влада Попова.
– Слушал бы и слушал твоё воркование.
– Угу.
– Мы, наверное, с тобой такие смешные личинки-куколи под этими одеялами…
– Угу.
Что ещё так успокаивает? А, капли дождя… Вернее – капли после дождя. «Кап-как-кап» – и не надоедает. Под сон, под книгу, под мечты, под «Эльвиру Мадиган», под разговор, под попыхивание чайника, под ласковый треск печки, под монотонный лай соседского пса Джека…
– «Луна золотою порошею осыпала даль деревень»…
– Ага.
Мелкие нити тусклого золота спускаются к нам, расшивают наши одеяла, проникают под них.
– Смотри, какой снег! Луна золотою порошею…
– Угу.
– Ага.
– Угу.
– Ага.
– Мне щекотно!
– …