я стою босой посреди поля,
ей одной болен.
или наказан может быть Богом, будь он неладен.
обернулся, а он стоит сзади.
говорю: а молиться-то как теперь, что просить?
говорю: возьми меня и неси,
через всё что помню о ней, через весточки и звоночки,
я теперь твой пасынок-одиночка,
я из Библии, знаешь ли, не читал не строчки,
и не верил в великие Небеса.
только раз уж ты здесь, то наверное что-то хочешь,
и поэтому, раз пришёл уж, давай спасай.
я любил её, веришь? и где теперь это всё.
я один тут, она меня не спасёт -
значит ты. ну зачем то же ты меня породил,
срисовал же меня зачем-то со своего Адама.
мне ведь, знаешь, весь мир теперь стал не мил,
и не то, что бы я тут стоял и ныл,
и не то, что бы это сплошная драма.
я любил её. просто её любил.
а теперь стою тут, нелепый и жалкий шут.
помоги мне. я требую. я прошу.
Бог подходит ко мне, приминая траву сухую,
аккуратно берёт мою руку, её целует,
так, как будто бы он виновен, что я не верил.
говорит: я придумал вам Землю, шагами её измерил,
исходил, истоптал, много правды видал и лжи,
но любовь я насильно, увы, не могу вложить
в чьё-то сердце, и словом его зажечь.
видишь? души свисают с усталых плеч -
все они, как и ты, отказались когда-то жить.
я несу их сто тысяч лет, все остались целы,
только я до сих пор я не знаю, что с этим делать.
можешь клясть меня, тыкать в людей Заветом,
и кричать, что Господь оказался не всемогущим,
по воде ходить научился, искриться светом,
беднякам подавать вино, сирым - хлеб насущный,
но не властен старик над тем, что сцепляет души,
не умеет людей друг к другу воспламенять.
если можешь, скажи остальным об этом,
и прости меня.