Вот и смолк полоумный грай.
Снится маминых рук прощенье.
Отведи в тот пресветлый край,
покачай меня на качелях,
петли старые скрип да скрип,
двор, по пояс в бурьяны вросший,
бурый мох по стволам налип,
одичала моя дорожка.
Память – выбывший адресат,
дом, контральто виолончели,
паутина, вишнёвый сад.
Покачай меня на качелях.
Гул пожаров и гул речей,
закрутился кошмарный таймер,
обезумевшая качель
петли мёртвые выплетает.
Петли. Мёртвые. Средь живых –
точно призраков. Тьмы по горло.
Голод, гложет, и бьёт под дых –
и качается дымный город,
тень качели в нём на домах,
на скрижалях, на наших лицах.
Исполинский её размах
серой тенью плывёт и длится…
Кач – кач…
вдовий плач,
на дороге чёрный грач,
в скользком небе алый звон,
кто не помнит – выйди вон…
от надежды – до клейма,
от письма и до письма,
от куска ржаного хлеба –
до пропитого ума,
от вины и до венца,
от сельца и до сельца,
от пожара до озноба,
от юнца до мертвеца…
от рожденья и до гроба,
от начала до конца.
Всё пройдёт, всё минует, всё.
Мальчик, воин, в свой час вечерний
на руках меня донесёт
к уцелевшим в саду качелям,
на ростке – молодом дубке –
чья-то ленточка, блик на крыше,
в исхудавшей моей руке –
ворох листьев поблёкло-рыжих,
словно фото, смешенье дат,
и смещенье лет, и прощенье…
Город Память, … дитя, солдат…
покачай меня на качелях...