Он по-своему прав, тот логик, стратег, правитель,
не тиран – удержавшийся на краю…
«Что ж вы лезете, опомнитесь, не гневите.
Всё равно, всё равно я её убью».
Подбивала на бой, поджимала хвосты орава,
подчищала бумаги, хмелела, пила до дна.
Он сказал: дескать, я не тварь, я имею право,
я имею гораздо больше прав, чем она.
Антикварный ножик. Тень за спиной, сгущаясь,
потекла на землю, бледное озерко…
Он убил её.
А она не очень-то защищалась,
Он убил её. Это было правильно и легко.
И она ему – терпкой совестью не горела.
И не снилась даже. Топкое забытьё.
До тех пор пока… не сплавил в дом престарелых
Мать, лицом немножко похожую на неё.
Так и началось, и с дрожью года листая,
он грозил ей, выл ей, уже не храбрясь:
«я не мог иначе», «слышишь, меня заставили»,
«это долг, зачем нам помнить былую грязь…»
Окружение сторонилось: какой-то нервный, мол,
пусть уйдёт в отставку, в остаток, меняя жён…
«Но тебе очень больно не было? правда, не было?»
Но, наверное, было... в прошлое – и ножом.
Он как будто по трассе оледенелой нёсся
и хотел разбиться, расхристанный и чумной:
«Может, я не убил тебя, ты вернёшься?»…
Пил, и звал, а соратники хмыкали за спиной.
«У тебя же косы… совсем как у мамы, косы,
а мои делишки – сплошная мерзость, и грязь, и гнусь…
И она сказала: «Вылей водку и успокойся.
Глупый, ну конечно же, я вернусь».