Это фраза из дневника Юлии Буторовой, правнучки Дениса Давыдова. Она родилась в Верхней Мазе в 1885 году. Накануне 1914 года жила в Петербурге, была вхожа в высший свет. Из её дневников явствует, что Юлия Владимировна была хорошо знакома с председателем Госдумы Родзянко, министрами и крупными правительственными чиновниками. В качестве сестры милосердия Красного Креста она принимала участие в первой мировой войне. Часть её записей адресована конкретному человеку - штабному офицеру царской армии Алексею Крейгельсу.
Может возникнуть вопрос: а этично ли исследовать сугубо личные записи, порою глубоко интимного содержания? Если бы это касалось нашей современницы, то, разумеется, нет. Но нас с их автором и адресатом разделяет чуть ли не век, вместивший другие не менее жестокие войны, а также революции, потрясшие до основания как общественный строй, так и сознание целых народов. Россияне же, пройдя через все тернии и испытания, ныне постепенно возвращаются на круги своя, к своим истокам. Возрастает наш интерес к тому, какими они были - наши предшественники, что их волновало, как они любили, во что верили и во имя чего страдали.
В пользу такого исследования говорит и то, что эти записи, хранящиеся в архиве города Сызрани, давно обрели статус исторического документа той эпохи, в которую жили их герои. Да и каждый отдельно взятый человек - это тоже целый мир со своими бурями и страстями. И куда как интереснее знакомиться с ним не по научно-историческим трактатам и даже не по хрестоматийным произведениям о первой мировой, а по реальным письмам человека той поры, охватывающим период с 10 августа 1915 года по 31 января 1916-го. И если в целом дневники Ю.В.Буторовой аккуратно фиксируют всё происходящее на фронте и в тылу, то неотправленные письма вошли в особую тетрадь. А поводом для их написания послужило знакомство Юлии Владимировны с Алексеем Крейгельсом, случайно заглянувшим к ним на ёлку.
"Тогда душа не тянулась (ещё) к тебе,- признаётся в одном из таких писем Юлия Владимировна,- искала дружбы, было жаль тебя, и тянула к тебе симпатия: милый, хороший человек, одинокий, заброшенный на глухой станции". Тогда же она подарила ему за неимением чего-то другого папиросы, сделав на пачке соответствующую надпись. Знала бы она, чем всё это для неё обернётся!
Юная дворянка, по собственному желанию попавшая в кипящий котёл беспощадного Молоха войны и оторванная от близких, восприняла обычные светские знаки внимания со стороны заезжего офицера как проявление к ней взаимной симпатии и любви. Их отношения постепенно перешли в близкие. И во всех последующих письмах этого уникального дневника она вспоминает те краткие дни совместного счастья, которое Юлия Владимировна обрела с любимым ею человеком в Галиции, в захудалом городке Черткове (ныне Чортков Тернопольской области Украины).
К сожалению, Алексей не ответил ей взаимностью, увлечённый другой женщиной. В письмах она проходит под загадочной буквой Н. В классическом любовном треугольнике влюблённой сестре милосердия выпала неблагодарная роль отвергнутой, хотя и не обойдённой поначалу вниманием, стороны. Стоил ли он того? Видимо, стоил, если такая, далеко не ординарная женщина, буквально обожала его.
"Я верю твёрдо, что на такое чувство, как моё, способны не все люди,- признаётся она. - Знаешь, нет вины, которую я бы не простила, той жизни, на которую я не пошла, зная тебя около себя". Переполняющее её чувство доходит до самоотречения: "ни одной мысли о себе, о своём личном..." Происходящее же в мире столь разительно контрастно с состоянием её души, что в одном из писем она горько замечает:"Любимый мой, луна светит в моё окно, тепло, ночь чудная, нежная: в комнате запах роз, а воздух такой тёплый, опьяняющий. Лежу на окне и думаю, как неестественно, противно природе всё, что делается теперь. Нам дана чудная жизнь, яркая, красивая по тем ощущениям, которые мы можем испытать, но короткая - одно мгновение, а мы её тратим на уничтожение друг друга". Те же настроения сквозят и в другом письме:"Сейчас вернулась из леса, где гуляла около двух часов. Чудный лес. Огромные стволы и так темно в нём, как вечером, а солнце сегодня страшно яркое. Любимый мой, этот лес перенёс меня к тебе... Ты ближе мне среди природы, чем среди людей, которые создали такую массу трудностей, условностей, которые разделяют нас. Моя мечта была бы уехать в конце войны куда-нибудь в Лугано (курортный город в Швейцарии) или Италию, а там вдвоём с тобой прожить месяца два в полной тиши без газет, без новостей, как среди необитаемого острова. То-то было бы счастье, мой родной!"
В её письмах, даже после того, как она осознаёт, что её любовь обречена, постоянно проскальзывает тревога за Алексея и его здоровье. "Беспокоит меня твоё здоровье. У тебя слабая грудь, а ты мало бережёшься. Тревожат меня твои постоянные бронхиты..." Эта постоянная забота о любимом человеке так созвучна с материнской и с той ролью, какую всегда выполняла славянская богиня Берегиня. "Тебе воевать нелегко, твоя чуткая добрая душа мучается и этим мне ещё ближе и милее",- отмечает она в одном из писем.
О глубине её чувства свидетельствуют и любовные эпитеты, которые она буквально рассыпает по ходу повествования. Вот только краткий их перечень: голубчик мой; мой родной, ласковый мальчик; душенька мой; василёчик мой ласковый; мой далёкий; мой радостный, жизнь моя; светик мой, соколик ясный, василёк голубой и т.д.
"Я чувствую в себе что-то большое, такое светлое - им переполнена моя душа, но для того, чтобы это вылилось наружу и освятило окружающее, мне нужен ты! Я закрою глаза и вижу тебя таким, каким видела в Черткове в наше последнее свидание..." Каково же в таком состоянии беззаветной и всепоглощающей любви осознать, что любимый человек не отвечает взаимностью!
"Всё во мне смешалось: и страх за жизнь твою, за здоровье, и ревность к Н., и жалость к себе, и отчаяние, отчаяние беспросветное: вся жизнь личная рушится снова и кругом так мрачно, что жить не хочется... ...как будто я стою перед пропастью - кругом пустота, одна на скале, а кругом всё рухнуло, всё уничтожено..."
Юлия Владимировна лихорадочно ищет спасения то в работе, то в религии. Ещё накануне окончательного разрыва с Алексеем она, чувствуя холодность и необязательность его писем, пытается обмануть себя: "Я больше тебе писать не буду, а буду ждать, когда ты напишешь письмо, которого я хочу, и если я его получу, я вновь буду писать тебе, мой голубчик..." Но всё больше и больше она осознаёт, что он прикован к Н., хотя почему-то и не женится на ней, что ей никогда не развязать этого узла, как бы она того ни хотела. Она с горечью признаётся: "...как тягостны мне дни, когда нет работы, я сама себе её придумываю, только чтобы не думать, не мыслить, устать так, что, ложась в постель...", ничего не чувствовать, а утром вновь приниматься за работу, без которой "кажется можно сойти с ума". Но от подобной работы, когда "ни минуты покоя и масса умирающих", нет успокоения. У неё уже были обмороки, когда она получала его холодные письма. "Моё здоровье ни к чёрту не годно,- записывает она 10 сентября 1915 года,- какие-то гадости с сердцем. Думаю, что это от волнений, пережитых за последнее время плюс год каторжной работы". "Чтобы держать себя в руках, я должна работать до полной потери сил, иначе боюсь припадка",- признаётся она на следующий день.
"Не волнуйтесь, это вредно для сердца",- твердят мне все, а можно ли это исполнить? Я волнуюсь постоянно и за тебя, и за брата, и за Россию, и когда дежурю при умирающих",- это уже запись 13 сентября того же года.
Пытается найти своё спасение она и в вере. "Была в Киеве у Варвары Великомученицы и долго-долго молилась за тебя и о тебе. Услышит ли меня Господь? Думаю, что да. Моя молитва лишена эгоизма, я прошу сохранять жизнь твою не для себя, а для другой: мне важна твоя жизнь, здоровье, счастье. Храни тебя Господь, мальчик мой..."
"Сегодня была у обедни в маленькой железнодорожной церкви. Чудно там, народу очень мало. Мне безумно захотелось говеть и преобразиться...". Но "приблизиться к причастию" ей мешает неприязнь и зависть к Н., сопернице, а нужно для этого смирение и всепрощение. И, тем не менее, она как за "целебное средство в минуту грусти и отчаяния" берётся за Евангелие, признавая при этом, "как далека наша жизнь от той, к которой надо приближаться, и как трудно достигнуть хотя бы первых ступеней, нам предписанных: "Да любите друг друга!"
В этом её пути к Богу способствует и мать. "Мама написала мне, что поедет молиться за меня к отцу Алексею и попросит его помолиться",- пишет она в одном из писем и надеется, что эти молитвы ей помогут. "Но у самой молитвы нет, душа тяжёлая и не поднимается к Богу. Да и то сказать, с мыслями о смерти, о никчемности моей жизни, с тем отчаянием, которое у меня сейчас, молитва дойти не может: к ней надо подходить примирённой, спокойной, кроткой. Как далека я от этого!" - с горечью констатирует она в письме 7 ноября 1915 года, а 29 числа того же месяца как бы продолжает ту же мысль: "Я ловлю себя часто на таких гадких, ревнивых, озлобленных мыслях, а мысль то же, что дело по евангельскому учению". Но "надо жить, надо нести свой крест,- записывает она 6 декабря. - Сегодня молилась и молитва моя всегда одна: измени, Господи, его душу, обрати ко мне его сердце или излечи меня, отыми мою рану душевную..."
Для натуры тонкой и ранимой несчастная любовь, усугублённая фронтовой обстановкой и условиями санитарного поезда, приписанного к передовым частям, становится невыносимой мукой. Её не заглушить уже ни патриотическим порывом и желанием "жить для других", ни каторжной работой, сопряжённой с уходом за смертельно ранеными, ни смертельным риском.
"Мама - единственный крючочек в жизни. Не будь её - я знала бы, что с собою делать",- намекает она в одном из писем на возможность самоубийства. Но в часы просветления она по-прежнему сохраняет надежды на весточку, а то и на мимолётное свидание. Четыре дня подряд ходит встречать поезд на Одессу в надежде увидеть Алексея, который туда скоро поедет. А когда на станции Поволочинск к ней подходит знакомый ротмистр с известием о том, что Алексей получил орден Святого Святослава, делает вид, что не знала об этом. И долю того чувства, которое хранит к Алексею, переносит на его товарища, который "едет в Петроград хлопотать, чтобы его назначили наблюдателем к какому-нибудь лётчику". И ещё одна трогательная деталь - деревянный крестик, посланный ею Алексею в канун Нового года в помощь трудной работе, которой занят он в штабе.
Заключительное письмо из неотправленных писем дневника датировано 31 января 1916 года. В нём она как бы подводит итог своим отношениям с Алексеем. До этого она побывала в Петрограде, где ждало неожиданное открытие: её соперница Н. оказалась содержанкой старого генерала. Она могла бы написать об этом Алексею, но он может воспринять её сообщение как клевету, запущенную из-за ревности. К тому же ей не хочется делать больно любимому человеку, ведь если он любит Н. по-настоящему, то может и не снести этого удара.
Но как бы то ни было, а она решает больше "не писать в эту тетрадь", потому что: "Душа слишком болит, описывать её страдания трудно и однообразно и ни для кого не интересно, не нужно, тем более, что эти записи - письма только для него" и могут в лучшем случае "возбудить угрызения совести, жалость", которых она не ищет.
"Книгу эту тебе передадут в случае моей смерти,- заключает Юлия Владимировна.- Она дышит тобой и твоя по праву. Прочти её, не ленись. В них (письмах) правдивое описание моих переживаний за последние шесть месяцев. Быть может, почерпнёшь в них что-нибудь для души. Спасибо за всё, что дал мне. Это лучшее в моей жизни, самое яркое, светлое и счастливое. Целую и люблю".
Это ли не вершина чистоты, человечности и благородства со стороны отвергнутой женщины! А, впрочем, почему отвергнутой? Ведь мы не знаем подробностей дальнейшей судьбы героев дневника. А вдруг им удалось разрубить гордиев узел непростых отношений, и мечта Юлии - "буду я женой или любовницей, но... будет у меня ребёнок" - всё-таки воплотилась в жизнь, тем более, что из других источников известно, как, выйдя замуж (за кого вот только), она уехала за границу, а умерла и похоронена не где-нибудь, а в столь желанной для неё Италии.
Нам же её письма-дневники интересны и ценны тем, что высвечивают потаённые глубины души этой женщины-патриотки, добровольно ушедшей на войну в тяжёлую для России годину и не посрамившей памяти своего героического прадеда.
Вячеслав Харитонов.
Журнал "Мономах"№1(36) 2004 года, посвящённый 220-летию Дениса Давыдова.Стр.44-45.