Устал. И экран отключился.
Закрылась дверь.Ключи на стол брякнулись.
Словно пух в ложбинке ключицы,
Снежная вата, прохладная мякоть
Между корней дубовых спряталась.
Лист волнистый, тяжелый, из бронзы
Погремел, отвалился. И я тоже слег
С бронзовыми погремушками под сугроб,
Глаза затворил негромко от гангрены, угарного газа и гроз.
Пушок плесени на простыни, оброненной дубом, пророс.
Отстало время, а воздух оглох.
Я устал немного, прилег на землю,
Рассыпался спорами, как сфагнум, болотный мох.
Ты молчишь усердно, и я не рассказываю,
Про ноябри и про первый мороз,
Про седины, набравшие силы,
Про плесень у сердца, про слабость в груди,
Огрубевшие руки, что опустились
И волокутся до самой земли.
Ты молчишь и уходишь, а я не пытаюсь
Спросить.
До чего дурацкая эта зима -
Слепота да глушь.
Титаны устало качают ветвями,
Сквозь их пальцев дырявое сито
Просыпалась тишина и ватой забилась в уши,
В кору, в корни и в дупла.
Я держусь пальцами за край одеяла,
Провожая века и минуты,
Больной и забытый.
Я хотел бы сказать,
Что рассыплюсь, когда ты уйдешь,
Что растаю как мыльная пена.
Но ты не отец мне, не брат и не мать,
И сказать мне такое сложно.
Ведь ты никогда не был мне должен
Ни объятий, ни слова, ни взгляда,
ни самой малой крохи.
Ты уходишь, и хорошо, что в ушах моих вата.
Из головы не услышишь тревоги сирену
И не оглохнешь.