Очередным поздним вечером захотелось прогуляться по морозному зимнему городу, с диким желанием насладиться его многоголосием, в попытках угнаться за малейшим шёпотом, который донесёт по бодрящему воздуху едва ощутимая вьюга. Город сегодня не в настроении. Совсем не хочет делиться своими или чужими эмоциями, предлагая взамен насладиться гробовой, уже изрядно опостылевшей тишиной. Какая неслыханная щедрость, дорогой! При всём уважении, будь, по-твоему.
Возмутительно,слышу только свои шаги. Из под ног отчётливо доносится то скрип, то едва уловимый хруст. Снег залепил каждую расщелину в земле, из которой могли раздаваться едва слышные звуки, очевидные признаки жизни, явные доказательства того, что ты в этом мире ещё не один. Пришлось приложить немало усилий, чтобы оторвать частично вросший в стул позвоночник, чтобы натянуть на себя валяющуюся в углу шкафа черную кучу одежды. И всё ради чего? Чтобы не слышать себя. В итоге на слуху только собственные мысли, доносящиеся из глубин оледеневшего мозга. Не возвращаться же домой. Кто сдаётся, казалось, чрезвычайно слаб и дьявольски глуп. Нужно непременно двигаться вперёд, не свернуть же обратно в сторону дома, чтобы истошно подниматься по лестницам, а потом лежать и смотреть в потолок до наступления глубокой ночи, когда сон полностью покидает, оставляя в комнате лишь слащавые ноты своего цветочно-карамельного запаха. Вокруг словно ни одной живой души. Да что там живой! Точно спустился в обитель приведений, парящих над твоей головой или заплетающих шнурки на ботинках. Не упаду! Вперёд и даже без песни. Что уж там, даже без знакомых нот близких сердцу мелодий. Только я, мороз, неиссякаемые запасы снега и мёртвая тишина.
***
Удивительно, как человек, вершитель своей судьбы, может в одночасье сменить её траекторию, не прикладывая к этому ровном счётом ничего, кроме своего сокровенного чувства. Однажды, когда в один из прохладных мартовских вечеров я присела на скамейку почитать только что втиснувшуюся каким-то проходимцем мне в руки брошюру о буддизме, ко мне подошёл неприметный человек. "Русский",- подумала я, глядя на его неровно подогнутые штанины, пыльные кожаные ботинки, небрежно распахнутое драповое пальто, но в комплекте с натянутой до ушей улыбкой.
- Я люблю! И нет ничего прекраснее на свете! - восторженно воскликнул он и похлопал в ладоши. Казалось, что вот-вот он начнёт прыгать по лужам, забрызгает оставшиеся чистые места на без того неопрятной одежде.
- Ну, и я люблю, - едва слышно, но чрезвычайно тепло сказала я.
Мужчина закурил сигару. Чёрт возьми, какой прожжённый романтик! Приверженец классики и убеждённый эстет? Да что уж там. Наплевать, кто он есть и почему он кашляет всякий раз, когда затягивается сигарой. Клубы дыма делали его ещё более привлекательным для меня. Любишь? Поразительно, мы два незнакомца, но можем ощутить эмоциональный диапазон друг друга без лишних слов. Куришь? Ещё прекраснее. И я закурила. Молча, он стоял и дымил, периодически посмеиваясь, видя свою искажённую как в кривом зеркале улыбку в грязнущей отвратительной весенней луже. Мне тоже стало смешно. В какой-то момент мы посмеялись вместе.
- Мне было приятно поделиться с Вами своим счастьем. Разве ж есть на свете нечто, что хотя бы на долю секунды могло заменить то чувство, когда после бесконечно длящегося рабочего дня ты прижимаешь её к себе с такой силой, будто хочешь впечатать в себя. Разве Вы можете сравнить что-то с тем, как она нежно проводит рукой по щеке, глядя в мои глаза?
- Да, могу. С тем, когда он поднимает меня на руки и ласково трётся холодным кончиком носа о мою шею.
- Когда-то давно я был несчастным человеком. Выходил в такую погоду и топал прямо по лужам, чтобы быть омерзительным не только себе, но и другим. Теперь я галопом скачу по ним, чтоб услышать, как она надо мной смеётся. И плевать, каким словом станет возбранять меня прохожий. Вы зря это не практикуете! Сидите тут, читаете, курите сигареты. Мой изумруд тоже курит, но редко. Говорит, так она выделяет минутку своему организму, чтобы тот не размяк от феерии её нескончаемого счастья, а почувствовал немного вредоносной встряски. Закаляется сигаретами, моя забавная девчонка.
- Как её зовут?
- Лидия. Лидия Максимовна. Так я к ней обращаюсь, когда она грациозно ставит свои ноги на пуфик у кресла, проверяя контрольные своих учеников. Она у меня учитель литературы. Самый добрый и ответственный! Не сомневайтесь! Кто он, Ваша любовь?
- Человек. Уточню, пожалуй. Он - молодой человек. Мой молодой человек, - я засмеялась неожиданно для себя во всё горло, как позволяю смеяться себе только при самых близких друзьях и при нём.
- Почему у вас глаза на мокром месте?
- Потому что я так страшно люблю его, что совсем перестала любить себя. Если он уйдёт, то в глубине моей души затихнет полыхающий костёр. Оставит только угольки, которые будут обжигать самые нежные клетки моего тела, напоминая о том, что я его до сих пор люблю.
- Вы не должны думать о том, что он покинет Вас. Когда речь идёт о таких людях, как мы с Вами, то не смешите, так только раз и навсегда. И чтобы не случилось на вашем жизненном пути, всегда помните одно – в жизни будет чрезвычайно много боли, в том числе боль между вами двумя, встрявшая как палица. Эта боль будет расщеплять вас изнутри, как серная кислота, но ничто не восстановит эти страшные раны, кроме любви, которая есть между вами и которую вы, слышите меня, никогда, никогда, никогда и ещё раз никогда не должны потерять. А вообще, я всегда знаю, к кому подойти. Так внимательно меня слушаете, будто я сам Господь Бог! Ну, всего вам хорошего, дорогая незнакомка. Я дико люблю, а Вы?
- И я невообразимо люблю!
Он медленно пошёл вперёд. Потом галопом поскакал по лужам, смеялся и пару раз попытался помахать рукой, когда едва удерживал равновесие на ещё не растаявшем кое-где льду. Я то улыбалась, то смеялась. Вскоре он совсем скрылся из виду, оставив за собой только огромные следы. Россиянин? Может быть. Одно я знала наверняка - он был настоящим человеком.
***
Тем временем руки почти окаменели от холода, но желания возвращаться домой по-прежнему не было никакого. Лучше где-то быть одному, чем быть одному дома. Кто мог такую глупость придумать? Её величество – я.
Самое страшное, что мне рассказывали после того, как чувство любви перестало быть мне чуждо – одиночество. Что может быть такого страшного в этом одиночестве? Когда ты его ощущаешь, зная, что твоё сердце занято. Этот орган вообще с чего отвечает за такую палитру человеческих чувств? Что за привилегии такие? Лучше бы за это отвечали пальцы ног. По крайне мере, сумасшедшему придёт в голову их отрезать, а вот сердце себе из груди ещё никто не вырывал. Так и живут, с ощущением, что где-то за грудной клеткой сидит едва постанывающий орган. Чушь собачья. Какие пальцы, сердца... Любви удаётся заполнить больше клеток организма, чем самым злобным вездесущим бактериям. Но лучше, всё-таки, буду думать, что сердце как-то связано с тем, что тебя нет рядом уже несколько часов. Это оно во всём виновато, не я! Это оно тебя так сильно любит, что пытается затянуть в пучину своих добрых сказок, когда на дворе суровая реальность, где нет места моим бабочкам и пастельным оттенкам, которые бы могли разукрасить весь наш огромный мир. Мир для нас двоих.
***
Периодически хотелось вновь встретить того незнакомца. Вы когда-нибудь говорили с человеком о самом сокровенном, что у Вас есть, даже не зная его имени? Возможно, в этом виноват давно растаявший снег, оголивший серовато-голубой асфальт или дождь, который никак не хочет заглянуть в наши просторы. Может, ему вовсе не нужна вода, чтобы разбрызгивать её во все стороны своими ботинками с очередным галопом? Может ему вообще ничего не нужно, как и мне. Не нужна вода, не нужна пища, не нужна чистая одежда. Можно идти по лужам босиком, напялив красный клоунский нос, покрасив волосы в зелёный цвет, закатав одну штанину и напялив одну перчатку. И всё проще и красивее, чем кажется на первый взгляд. Ничего не нужно боле, нужен только человек.
Однажды, возвращаясь домой из магазина, я обратила внимание на идущую мне на встречу женщину. Чуть подпрыгивающая походка, развивающиеся на ветру тонкие как нити русые волосы, кремовая блузка, юбка чуть ниже колена из самого игристого на свете шёлка, кожаный портфельчик. Лицо было безмятежным и удовлетворённым, а взгляд устремлён вперёд, будто она шла к чему-то намеченному. «Лидия Максимовна!», - резко промелькнула мысль в голове. Если я подойду и скажу, что знаю её, а это ещё окажется не она, меня тотчас увезут куда подальше от цивилизованного общества лечиться от головных и душевных недугов. Струсила, а может боялась своей собственной мысли, а может ещё что. Много этих «может» привели к тому, что она уже шла не впереди меня, а скрывалась в потоке людей за моей спиной. Я обернулась и наблюдала за тем, как она едва удерживаясь на носочках, порхала дальше. Дойдя до перекрестка, она уже порхала не одна. Их было двое. Пускай её спутник не устремился галопом вперед своей барышни, всё было понятно без знакомых мне действий с его стороны. Тогда я впервые почувствовала силу, исходящую от другого человека. Как магнит её тянуло по улице суетливого города навстречу к своему любителю сигар, чтобы в миллионный раз прикоснуться ладонью к его щеке, наслаждаясь ответным блеском глаз.
Может кто-то так же боится подойти ко мне, когда я плыву к НЕМУ навстречу? А может, даже если некто узнал вас, он не хочет своим магнитным полем сбивать вашу музыкальную волну любви? Как же много в жизни всего удивительного! И как же вы этого всего не видите..
***
На часах уже было довольно поздно и ноги едва волоклись по заснеженным дорогам. Пальцы рук и ног так промёрзли, что если б они отвечали за любовь, то при желании их можно было бы сломать, вот так легко, и бросить в какой-нибудь двор, где их жадно сгрызут местные собаки.
Сквозь бетонные и кирпичные стены многочисленных домов мне виднелся едва заметный свет моего дома, заманивая в свои крепкие объятия, с желанием согреть каждый миллиметр обмороженного тела. Мёрзнуть, я, конечно, жутко не люблю. Если только вдвоём. Хотя, вдвоём архи редко такое получается. Разве что, когда держишь дистанцию длиною в десятки несказанных слов, которым с трудом нашлось бы место на данную минуту.
Всё так же стремительно продолжаю идти вперёд, потому, что назад себя шёл бы лишь весенний незнакомец, и то, зная, что спиной, навстречу ему, идёт Лидия Максимовна. Да и гробовая тишина куда-то улетучилась. Может, её перебили чьи-то похожие быстрые шаги рядом. Вот только одно феноменально: я так же продолжаю слышать вразумительно всего-навсего саму себя.