О прозаиках
Иногда почему-то хочется сказать несколько слов о том, что ты прочитывал в прошлом, чем подпитывался, что имеет значение и в современной жизни, а ты вот, как-то, не сумел, не успел, не захотел об этом сказать своего мнения за довольно долгую, в том числе и профессиональную, жизнь.
Мысленно всё чаще возвращаюсь к прозе, которую когда-то прочитывала. Начинаю сравнивать степень влияния на меня того или иного писателя. Начинаю сравнивать этих писателей меж собой, анализировать их писательское взаимодействие меж собой (посредством слова, творчества).
Вырисовываются очень интересные картины. Может быть, мне как-то удастся хоть что-то из этого передать в цикле моих заметок о классиках. Причём, при написании я совершенно не собираюсь возвращаться опять к произведениям, перечитывать их, с целью полного и глубокого анализа, - в пенсионном возрасте этого уже не делают.
Наоборот, мне интересно сделать свои наброски по памяти. По первоначальному восприятию этих авторов и их отдельных книг. По впечатлению. У меня давно есть свой критерий ко многому в художественном творчестве: что запомнилось навсегда, что впечатлило основательно и надолго, – именно то и есть истина или полное соответствие ей. Именно этим ценен автор и его произведение.
Но это мой личный критерий. Не знаю, соответствует ли он подходам других людей – просто читателей, или литературоведов, критиков. У меня он вот таков.
И если из прочитанного в голове не остаётся вообще ничего, тогда, по моему мнению, это тот случай, когда можно пожалеть о напрасно потраченном времени, как и - навсегда вычеркнуть из поля собственного обзора такую книгу и имя автора, её создавшего.
О Пушкине
Начать записки хочу с прозы А.С. Пушкина, с его «Повестей Белкина». Бог смилостивился надо мной когда-то и всё-таки надоумливал перечитать их «по жизни» несколько раз. В силу именно забывания отдельных деталей, сюжетов. Я как бы напоминала себе время от времени об этих маленьких кратеньких сюжетах из прошлой патриархальной жизни начала ХIХ века.
Думаю, что далеко не с первого прочтения я оценила именно художественную, стилистическую сторону этих маленьких прозаических шедевров А.С.П., которого нам, вообще-то, в советской школе (да и в вузе тоже) преподносили как величайшего русского поэта, однако - вовсе не отмечая его как искусного прозаика (да и мыслителя, историка тоже. Об этом я позднее узнАю лишь способом моего собственного самообразования: из книг, статей самых разных исследователей-пушкинистов).
И вот только из повторных прочтений рассказиков «Белкина» со временем я уловлю именно поэтически-прозаический слог Пушкина при описании самых обычных, привычных, обыденных событий той эпохи. До сих пор, по восприятию, я помню ту лёгкость, воздушность, прозрачность каждого из его рассказов, которые создаются лёгкостью самого авторского пера, стилем его художественного мышления.
Когда я вспоминаю те пушкинские рассказики, от которых меня теперь отделяют уж чуть не два столетия, удивительное дело, но перед глазами в этот момент я вижу воздушные картины французских импрессионистов. Я вижу прозрачность их небес, игру света, аккуратно, словно графически вырисованные отдельные женские фигурки… или прозрачность вод или зелень деревьев, травы, кустарников на этих полотнах.
Как и рассказики Пушкина, они завораживают своей стариной, ореолом того, что уже минуло, прошло… флёром-дымкой этого прошлого.
Именно поэтому мне хочется сказать, что, с моей точки зрения, Александр-то Сергеевич уже тогда, два века назад, был импрессионистом по сути. Именно в этих работах. Это был, возможно, очень серьёзный его небольшой творческий эксперимент, который, безусловно, ему удался.
Теперь уже, к сожалению, я не помню, как сам Пушкин оценивал именно эти свои работы. Помню, читала об этом, но время вытирает многое из памяти. Зато помню из чьих-то исследований архивистов, что были литераторы-литературоведы, склонные считать, что «Повести Белкина» Пушкиным писались как пародии на второстепенную русскую беллетристику того времени. Лично я в это не верю. Но даже если так, то это – очень классные, превосходные пародии!
Это просто маленькие жемчужинки, блистающие именно слогом Пушкина! Как помним, содержания они отнюдь не замысловатого, самого, что называется, бытийного, зато поэтичностью русской повествовательной речи – буквально захватывающие. Эстетика этой малой прозы – потрясающа!
Людям, чтящим русскую речь, «пристёгнутым» к красоте русского языка, конечно, непременно нужно через каждое десятилетие перечитывать эти замечательные пушкинские послания в новые поколения.
Именно теперь я подумала о том, что такой мыслитель, провидец будущего, каким был гениальный Пушкин, вполне мог написать эти краткие бытовые рассказики именно для того, чтобы передать будущему дыхание своего времени, - во всей его и патриархальности, и красоте, и удивительной наивности, и полу-тайне…
Может быть, это была даже такая своеобразная поэзия в прозе… Зашифрованная поэтом, и позднее послужившая образцом именно прозаической поэтики, какую позднее найдём в работах и Гоголя, и Тургенева, и Гончарова. И, быть может, у Толстого, Чехова, Горького… У каждого, кто в совершенстве владел этим «мечом-кладунцом» под названием великий русский язык…
О Лермонтове
О «Герое нашего времени», полагаю, написано очень много в литературоведческой литературе. Не почитать этот роман невозможно: он ключ к самой натуре сложного человека, уточённого поэта, храброго офицера русской армии… (Не почитать – имею в виду – не почтить).
Роман захватывает, приковывает внимание, удивляет. Для слишком юных возрастом читателей – ставит вопросы: ведь не так уж просты образы почти всех глав у Лермонтова.
Но и эта книга лично меня потрясала другим: чистотой языка, каким она написана. Красотой фраз, чёткостью, точностью выражений. Просто фейерверк русской красочной, образной речи!
Я восторгалась, читая. Я завидовала всякой – и чёрной, и белой завистью: - Как можно так писать?! Насколько надо быть русским, чтобы так ярко выражать мысль, при этом ещё наполняя каждую главу таким психологизмом!
Для меня это искусство Лермонтова (с подростковых лет моего любимейшего поэта) было непостижимо как тогда, так и теперь. Это невозможно превзойти! В этом невозможно ни догнать, ни перегнать Михаила Юрьича. С этим, видимо, нужно было родиться!
Не случайно, как помним, позднее писал Чехов, советуя начинающим литераторам учиться у Лермонтова: брал бы его фразы, членил на части и по ним бы учился писать… (пересказываю не точно его выражение, но смысл этот).
Другую прозу Лермонтова просто не помню. Хотя «Вадима» перечитывала дважды, отмечала для себя как «сложное», мало понятное для меня произведение, но теперь уже в памяти нет ни сюжета, ни нерва сложности…
Впрочем, второй раз перечитывала по случайности: примерно в средине 90=х годов сын-шестиклассник сломал ногу, два месяца был привязан к костылям, и от нечего делать стал перечитывать имевшиеся в квартире книжки. Как-то сказал, что перечёл «Вадима», стал что-то у меня переспрашивать, а я уже тогда – ну, не помню вообще.
Взяла, перечитала, ещё и что-то обсудили с сыном, но прошло какое-то время – и опять всё выветрилось из головы. Что значит – не задело моего сознания никаким краем*.
Свойство Лермонтова - и поэта, и прозаика - конечно, удивлять. Несомненно. К тому же, он ещё и писал интересные картины (на том же Кавказе). К несчастью, сумел удивить даже своей нелепой смертью. Почитайте о Лермонтове у Вл. Соловьёва, очень впечатляющие статьи. Уж они-то не выветриваются из головы. Они закрепляют впечатления от лучших и, может быть, самых сложных, его работ.
О Гоголе
О Гоголе можно говорить бесконечно. Здесь какое произведение не возьми – это кладезь российского быта, да ещё частенько раскрытый через призму смеха.
В его творчестве понамешано столько, что ещё несколько столетий литературоведы будут разгребать и разгребать сокровищницы и смеха, и горечи, и сочувствий родной стране, сокрытые в строках буквально каждого его произведения.
Любить у него какое-то одно произведение – это невозможно. У него всё равноценно, всё важно, всё интересно, любопытно. Слог его также завораживающ. Иначе не создать такие образы, какие наблюдаем в «Мёртвых душах» или «Ревизоре».
Это вообще – просто магия словотворчества и воображения рассказчика. Слияние, синтез того и другого. Страшно подумать, что этот полу-поляк, полу-украинец, полу-русский человек мог бы, допустим, не владеть русским языком! Какой пласт литературы потеряла бы Россия! Какой высокой литературной ступени лишилась бы она!
Сколько бы потеряло будущее русской нации, не зная своего прошлого в тех подробностях, какие дал ей Гоголь!
Я обожаю его рассуждения о товариществе в «Тарасе Бульбе». Считаю, что они до сих пор недооценены современными социологами и психологами. На самом деле Гоголь затронул в этих рассуждениях такой важный разрез человеческих взаимоотношений, человеческой сути, человеческого назначения даже.
С моей точки зрения – это уровень рассуждений, скажем, Руссо, где тот говорит об общественных объединениях, проблемах, обязательствах, сложностях взаимоотношений. Это сродни рассуждениям философов Запада - Шопенгауэра, Гегеля, Канта…
У нас просто не умеют (или не хотят в силу каких-то причин) придавать должного значения отдельным очень точным, метким замечаниям, размышлениям, указаниям умных русских писателей, толкователей, мыслителей.
С моей точки зрения – это великое суждение Гоголя. «Нет уз святее товарищества…» Это, извините, попытка поставить общечеловеческое выше родового. Этот, вроде как казацкий принцип (по сюжету повести), сродни христианскому искупительству? Или миссионерству?
Это нечто запредельное в обыденном российском пространстве , а Гоголь пытался представить его делом почти обычным в недалёком прошлом? Он бросал вызов реальности? Застывшему обществу? Мне кажется, тут есть над чем думать и о чём спорить.
Моё давнее уже понимание и открытие (при чтении многих, разных авторов и их произведений): к перечитыванию нередко приводят три причины: когда книга очень понравилась (при первом чтении); когда ты её уже почему-то подзабыл, но помнишь, что она тебе очень нравилась; и когда что-то в ней осталось недопонятым тобой.
У Гоголя для меня с первого раза остались недопонятыми «Петербургские повести», особенно «Нос» какого-то майора. Поэтому эти повести при случае как-то были перечитаны раз-другой.
Спросите меня сегодня о содержании этих повестей – стыдно сказать, но я ни черта из них не помню. «Человека-невидимку» Уэллса я помню лучше, чем гоголевские фантазии. Но! Как истинный эстет, я очень хорошо помню, как же я буквально млела, перечитывая эти повести, всё от того же: от красоты слога русского писателя!
Я поражалась: как можно простому человеку так строить фразу, как она выглядела у Гоголя! Это невероятнейшее наслаждение – держать перед глазами книжку с остроумными, с необычайно обаятельными, пронзительными гоголевскими фразами! Это просто сказочный певун какой-то! Это колдун-звездочёт, а не автор!
Помню, после 76-го года примерно, именно перечитывая эти недлинные городские повести Гоголя, я уверовала в его авторскую непревзойдённость, в его дар исконно Божий. Я поставила его тогда на самую вершину российской словесности, и, реально, прислонялась губами и к страницам этой его книги. Их хотелось целовать от благодарности к такому таланту.
Конечно, позднее пришлось прочесть и его «Выбранные места из переписки с друзьями», и прочесть их повторно, ибо сразу было не понятно – чем они так возбуждали оппонентов Гоголя? И прочесть новые биографические книги о самом Гоголе (как-то ранее они отсутствовали в тех библиотеках, какими пользовалась я). И воспоминания о нём.
Гоголь, конечно, это тайна. Во многом. Тайна, к которой очень интересно прикасаться. Поэтому, вероятно, он так любим был и современниками (коллегами-писателями в первую очередь), и нынешними читателями, которые преодолевают леность ума и открывают его книги.
___________________________
*Впрочем, в тот период сын в 12 лет осилил и толстый том дурацких произведений Кафки, который валялся дома, перечитанный мной, но в котором абсолютно ничто не понравилось мне, кроме личного дневника автора, а сын на мои замечания ответил: - А я всё понял…
Вот уж не знаю, что он мог там понять. Меня эта книга не обогатила ни на йоту.
19.01.2017.
(Продолжение следует)
В.Лефтерова