О прозаиках / 2
(Продолжение)
О Тургеневе
Портреты этого писателя, конечно, были ещё в учебниках младших классов, поэтому знаком с детства. Позже «Муму» вызывал жалость в наших сердцах. Так что к моменту знакомства со сборником «Записки охотника» автор уже был совсем родным лицом (для советских подрастающих поколений второй половины ХХ века).
Нужно сказать, что записки эти я перечла за свою жизнь не менее разов трёх.
Помню, последний раз затем и перечитывала, что позабыла их почти вовсе, решила понаслаждаться обаянием русской речи. Понаслаждалась. Но вот прошло время – и опять забылись абсолютно все рассказики Ивана Сергеевича, за исключением двух из них, которые запали в память ещё с самого первого прочтения.
Это «Живые мощи» да «Хорь и Калиныч». Вот как потрясли ещё в возрасте подростковом, так и до сих пор памятны. Чтобы вспомнить иные «Записки охотника» - надо опять обращаться к книге. Увы, увы, память наша не вечна.
Из романов Тургенева в школе изучали, кажется, только «Отцов и детей». Нам везло: учительница была «качественная», наш классный руководитель, уроки давала основательные, сочинений писали немало, поэтому Тургенева знали и понимали (в рамках программы) нормально.
Но лично мой интерес был шире, а в районной библиотеке, к счастью, этот русский писатель присутствовал в полном собрании сочинений, поэтому я с удовольствием «поглощала» романы Тургенева один за другим. Это и «Ася», «Рудин», «Накануне», «Дворянское гнездо». Книги прочитывались с интересом, легко.
Опять же – в силу красоты слога автора. Чистоты его языка, некоторой даже поэтичности. На мой взгляд, у Тургенева он всегда журчит, как ручеёк. Очень естественный, природный, словно бы усвоенный русским парнишкой из самых что ни на есть истоков российской бытности.
Какое-то время этот писатель у меня стоял, быть может, на самом первом месте по влиянию на меня и моему восхищению тем, как с помощью всего лишь слов можно создавать такие удивительные миры, какие воплощал в своих книгах он, и которые воспринимались ведь как миры реальные!
Я искренне верила, что живут такие люди, как Базаров, Рудин, Лиза и Лаврецкий, Елена и Берсенев, Ася, и т.д. Что существуют те судьбы и перипетии, которыми полна их жизнь. Мне и в голову не приходило, что всё это могут быть придумки талантливого наблюдателя.
Искромётный был человек, конечно, Тургенев. Высекал искры на лету. Ещё из школы помним: преображал в романы всё то из меняющейся русской общественной жизни, что ещё лишь витало в воздухе. А Тургенев уже чувствовал это, улавливал своим чутким писательским «нюхом» и первым отражал в романах.
Как известно ещё – рисовал портреты сильных русских женщин и слабоватых мужчин, более рассуждающих, нежели действующих.
(Надо сказать, что значительно позднее я перечту некоторые книги о том же Герцене, и куда лучше пойму эпоху, которую изображал Тургенев. А именно - эпоху, когда люди типа Герцена призывали русскую молодёжь к революции, «к топору», и многие молодые студенты и разночинцы реально откликались на эти призывы, и вступали в какие-то кружки, шли в народ, и т.д., даже в террористы, а затем и в тюрьмы…
Впрочем, к моменту одряхления Герцена молодёжь - в большинстве своём -уже прозрела и перестала самозабвенно искать себе активного лидера, каким в средине ХIХ века провозглашался Герцен, и готова была почти стопроцентно подражать самому лондонскому идеологу: болтать и ничего при том не делать.
Ибо тюрьмы уже не прельщали и не казались необходимым этапом бессмысленной революционной борьбы. Хотя, конечно, оставалось и активное ядро фанатиков типа ленинского братца Санька, или Халтурина, Засулич, кого-то там ещё…)
Вот те самые – и мечтающие о революционных началах, и колеблющиеся трепачи-интеллигенты, и разочарованные в идеалах – нигилисты – и становились героями искромётных романов неистощимого писателя-наблюдателя Ивана Сергеевича.
Но я, как юный тогда читатель, по своему обычаю читала его книги, возможно, не столько за занимательность сюжетов или новизну их, сколько с благодарностью за тот чудесный, превосходный русский язык, который находила в этих книгах.
Кстати, в юном возрасте, лет в 15-18 я была покорена и его краткими «Стихотворениями в прозе», некоторые из которых, кажется, знались наизусть. Автор их казался таким мудрым, умудрённым долгим житейским опытом человеком.
(А вот судьбы-то играют с людьми самые разные штучки: в начале двухтысячных годов мне позвонила знакомая женщина-литератор и спросила: - Видела по телевизору? В Париже музей Тургенева закрывают. Сказали, понадобилось помещение кому-то. – После моих недоверчивых восклицаний, продолжила: - Да, вещи просто выставляют на улицу. Так и показали – всё уже за дверью…
Вот вам и судьбы, вот и творческие порывы, и наследия поколений… Ничего не вечно под Луной, и если люди культуры не будут препятствовать тому, что есть всего-навсего буржуинский произвол, от культуры когда-то может вообще ничего не остаться.
Да что там далеко ходить: сегодня в подобном положении сама Пальмира, прародительница целого культурного пласта человечества!)
О Гаршине
О Гаршине, конечно, в школе не упоминали. Ну, разве в начальных классах прочитывали его «Лягушку-путешественницу», не более того. В университете – не помню, чтоб изучали. Кажется, этого не очень плодовитого писателя осваивала сама. Помню, в возрасте, примерно, 16-17-ти лет.
На мою впечатлительность и чувствительность он произвёл, конечно, очень сильное впечатление. Особенно рассказы «Красный цветок», «Надежда Николаевна», «Четыре дня». Почему-то в моей памяти остались фрагменты из его военного дневника (участвовал в какой-то из войн с турками). Может, потому, что к тому времени я, вообще-то, почти никаких и ничьих опубликованных дневников не читала (кроме наполеоновских).
Мне понравилось описание бытовых мелочей рядового русского солдата из ХIХ века. Была в этом, видимо, какая-то новизна для меня. (Кстати, и в дальнейшем я прочту не так много дневников из опубликованных. Помню, что с интересом читала - тоже военные - дневники Н.Гумилёва, кажется, младшего офицера русской царской армии, принимавшего участие в какой-то из германских войн начала ХХ века).
Мне сложно ныне что-то писать о Гаршине, - к сожалению, вовсе забыта мною его биография. Не исключаю, что, быть может, закончил жизнь психушкой. Судя по тому, какие проблемы выписывал в своих сверхвпечатляющих рассказах – об алкоголиках, психбольных…
Но явлением русской классической литературы, как мне кажется, Всеволод Михайлович Гаршин стал. Очень уж пронзительные у него рассказы.
Пишучи их, вероятно, ставил перед собой какие-то цели. Мне уже – по старости лет – это как-то мало интересно, но молодым русским людям, как мне кажется, должно быть интересно почитать и рассказы Гаршина, и статьи о нём самом.
Достойный был рядовой солдат – и в армии, и в литературе.
О Достоевском
Фёдор Михайлович и его творчество – это, конечно, целый огромный мир. Мною он осваивался постепенно. Помогала в том публичная библиотека и советские издательства: издавались небольшие тонкие книжечки, привлекавшие взор. Так я прочла «Бедных людей», Неточку Незванову», «Дядюшкин сон», ещё что-то из рассказов.
А там пошли вещи покрупнее: «Преступление и наказание», «Подросток», «Игрок», попытка прочесть его «Записки из подполья» или «… из Мёртвого дома», которые показались менее привлекательными, чем прочитанное ранее. Потом показалось, что созрела для «Бесов» и «Идиота», в которых – вообще ничего не поняла, но, как всегда, поддавшись сочному, яркому перу писателя, дочитала до конца и восхитилась психологизмом авторского слога.
Этот его психологизм сражал меня наповал. Он брал в плен, как читателя. Оторваться от книг было сложно. – Гений! Гений! – витало в моём мозгу. - Как можно так писать? Как можно так видеть? Понимать описываемое из жизни?
Я и теперь не знаю ответов на эти вопросы. (Только теперь задаю их в отношении не одного лишь Достоевского, но и многих других писателей. В том числе, и не прозаиков, а просто философов и критиков. Таких, например, как Вл. Соловьёв, о чём, быть может, ещё напишу при случае).
Но оказалось, что все предыдущие книги (за исключением двух последних, не понятых мною) были лишь прелюдией к его огромному двухтомнику «Братья Карамазовы». Эта эпопея тебя буквально пригвождала к стулу, дивану. Оторваться было невозможно. Это был уже не просто мир, это уже были космические сферы, в которые тебя вводил писатель посредством диалогов своих героев.
Ты явно попадал под обаяние одних героев, возбуждался против иных. Ты понимал, что философия жизни значительно сложнее, чем ты думал до сих пор. Иногда, как мне кажется, я даже сочувствовала самому Достоевскому: мне казалось, что носить такие миры внутри себя мог только человек не очень здоровый. Внутри которого пели и взрывались те самые сферы, которым место – ну, разве что в самом Космосе, его необъятности?
Думаю, что Достоевский был и стал для многих, что называется, Гуру. Для тех, конечно, кто прочёл его «Карамазовых» и понял более сложные, может быть, романы, как «Бесы» и «Идиот».
С годами два последних названных романа я перечла более сосредоточенно, стараясь не только попасть под авторское обаяние, но и разобраться в высвечиваемых проблемах. Мне снова удалось это не очень. «Идиота» я перечла и в третий раз, но суть понимала, кажется, только из прочитанного у литературоведов…
Ну, не ассоциировался у меня герой Достоевского с Христом тогда, ну, никак… Да и что я знала тогда о Христе? Да ничего, кроме отражений его в живописи либо на музейных крестах… Сеятель добра в те времена был замещён в наших сознаниях совсем иными персоналиями…
А понять «Бесов» помогла другая книжка, очень похожая по содержанию, как мне кажется. (А, может быть, всего лишь поведением героев, их чертами и целями). Имею в виду роман И.Гончарова «Обрыв», который самозабвенно прочту несколько позже. И опять – с более сильной главной героиней Верой, и с несколько малопонятным главным героем Волоховым… (Что чем-то напоминает ещё и героев тургеневских не очень толстых книг…)
Кстати, в своё время мне было интересно – кто у кого подсмотрел главного героя-беса: Достоевский у Гончарова или наоборот? Помню, я просматривала даты написания этих книг, сравнивала. Теперь уже не помню итога этих сравнений, да теперь это мне уже и не кажется столь важным. Хотя, конечно, интересно знать – кто у кого подпитался образом?
Нужно всего лишь сверить даты издания этих книг**. А заимствования, с моей точки зрения, реальные. Хотя, естественно, каждая из книг по-своему талантлива. Но в данном сравнении, с моей точки зрения, всё же выигрывает Гончаров. Его роман – реально художественный, тогда как «Бесы» Достоевского – несколько схематичен.
Наверное, писался в спешке. Может быть, автору важно было высветить проблему, которая стала так очевидна и опасна для своего времени, а то и целой эпохи, что Фёдор Михайлович пренебрёг несколько своими языковыми красотами, дав просто новый штрих-код этому времени? Этому – именно переломному – времени?
Думаю, что писателю-философу, мудрецу, в чём-то пророку это было свойственно – желание поставить какую-то веху, извещавшую грядущие поколения о надвигающейся опасности в образе бесов бесчисленных... Думаю, именно поэтому, быть может, и в наши времена есть немалая когорта людей откровенно признающихся, что они так неистово не любят Достоевского?
С моей точки зрения – это очень схоже с тем, как свет не любит тьмы. Они просто не совместимы. Взаимоисключающи. Естественное дело, что бесы всегда будут сражаться со светом, даже вряд ли хоть когда-то побеждая его.
Хотя, с другой стороны, светом быть сложнее, чем тьмой. Последней не нужно делать усилий, тогда как свет всегда в работе: это энергия, по сути своей уже всегда содержащая в себе усилия самой мощнейшей силы.
_______________________________
**Я всё же подсмотрела годы издания этих книг. Обрыв написан в 1869-м году, а «Бесы» опубликованы в 1871-1872 г.г. Вот вам и схема – кто у кого позаимствовал тему…
20.01.2017.
(Продолжение следует)
В.Лефтерова