Облака, безумно взбитые, и деревья стоят, в них воткнутые - на мир таращатся глазами черными, глазами старыми, сухими-мудрыми. А небо тянется сквозь ветви-колышки, дрожит все, ртутное, на сердце давит.
Мой человек бредёт где-то взъерошенный, и, словно зонт, наизнанку его выворачивают километры до дома сонного. На плечах у него змея зависти чужой завивается,
нежности гадкие, гладкие язычком шершавым нашептывает да душу, душа, наружу тащит. Под ногами моего человека чёрные дыры луж плаксивых плещутся и затягивают в безысходность липучую. Загляну в глаза его - те же омуты.
Руки целует нервная дрожь... Не трожь пальцы его нежные, цепляющие надеждой безбрежною, меня целящие! Слышишь? палица забот, тревог и бессонницы, без тебя мы к бессмертию клонимся, и чувства, давшиеся нам навырост, расцветают, раскрывая свой бесценный смысл.
Безцветный мир одиночества умер согласно пророчеству, оставленному свету простым счастливым человеком, ставшим теперь святым. Но безгрешность - дым. Он дыханием правды разъедает глаза, расплавляет их в слёзы, так распределяя грозы, что нам не пережить. И лишь судьба, что в судьбе участвует, имеет право быть святой.
Вот ты стучишь ко мне домой... и голос, полный многоточий, раскрывает на мир очи, такой уютный и живой. Теперь, в эту ночь, пройдя сквозь все замки и запреты, знай, мой человек, я люблю тебя беззаветно.