Анфиладой тихих комнат, я иду предстать пред нею,
Наперегонки со светом из массивных черных штор.
Мир во мне – во мне и сомкнут, с каждым шагом я немею,
(Правда, там куда важнее выдержать надменный взор).
Бой босых шагов по полу раздается дальше, громче,
Обгоняет, хочет первым возвестить, что я иду.
Опускаю очи долу, тереблю от юбки кончик,
У меня ни к черту нервы, у ней – тоже, на беду.
Я живу на свете мало. Я стараюсь быть добрее.
Завтракать и чистить зубы, постить брошенных котят.
Сколько б я не возвращала свет в ответ на тьму – наглее
мир становится. Мне грубо ставки повышать велят.
Я обманывала много и по мелочам сердилась,
Я срывала даты, сроки и листы в календарях.
Перепробовав спиртного, раздевалась и ложилась.
(Был таким же одиноким, может, «Громов» в ледниках).
Я не отвечала маме на звонки в четыре ночи.
Мама праведно сердилась, но прощала все равно.
А еще я вечерами, когда город взорван, всклочен,
Невпопад и вслух молилась на восточное окно.
Я обманывала много, я плела интриги, споры,
Я брала цветы влюбленных и отчаянных ребят.
И я не хочу другого (строже? мягче?) приговора,
чем того, что, преклоненной, мне сейчас здесь подтвердят.
Я пришла сюда с повинной. Она смотрит гордо, властно –
Самый строгий, мудрый, точный и жестокий, мой судья.
В раме, будто бы картина, (поднимаю взгляд – опасно!)
На опорах крепких, прочных стоит зеркало.
В нем – я.