Злобой переполнена кухня!
Зашипел картофель.
Всё как в Голливуде, без окон;
Свет лампы дрожит ужасной мигренью,
Шторки бумажные вместо дверей —
Занавес перед сценой, вдовьи кудри.
А ведь я, голубка, патологическая лгунья.
Глянь на дочь мою — ничком на полу,
Сорванная с привязи тряпичная кукла ножками бьётся,
Хочет сбежать. Отчего же она шизофреничка.
Вспыхнула красными пятнами тревога.
Ты выкинула из окна её котят
В какой-то цементный колодец,
Где они гадят и плачут, но она их не слышит.
Ты говоришь, невыносима,
Мерзкая девчонка.
Ты же оттрубила своё, как дурное радио:
Ни голосов, ни историй, только
Шум чего-то нового.
Ты говоришь, котят надо утопить. Они же пахнут!
Ты говоришь, мою дочь надо утопить тоже.
Всё равно же в десять перережет себе горло, раз так безумна в два!
Рядом мальчик с улыбкой, пухлая улитка,
На натёртых рыжих ромбах линолеума.
Ты бы съела его. Ведь это мальчонка.
Ты говоришь, муж твой тебе не подходит.
Мать-еврейка бережёт его жемчуг меж ног.
У тебя только один ребёнок. У меня их двое.
Мне бы сидеть на скале и расчёсывать волосы.
Мне бы носить штаны в полоску, завести любовника.
Нам бы встретиться в другой жизни, в другом месте,
В другом воздухе.
Здесь же воняет жиром и детским дерьмом.
Я в дурмане густом от снотворного.
Кухонный смог, адский смог,
Заполняет нам головы, злобные противоположности,
Наши кости и волосы.
Я зову тебя Сиротой, сироткой. Ты вечно больна.
Язвы от солнца, туберкулёз от сквозняка — всё, что только возможно.
Прежде в тебе была красота.
В Нью-Йорке мужчины тебе говорили:
«Кончила? Да ты находка».
А ты всё играла ради забавы.
Твой импотент выполз на кухню за кофе.
Я уговариваю его остаться.
Старый громоотвод, привыкший
К молниям и серным ваннам, к пропасти между вами.
Валится на колёсный столик из пластика —
Синие сполохи бьют,
Искры синие сыплются,
Как кварц, миллионом осколков.
О драгоценность, сокровище!
Той ночью луна
Волокла свой кровавый мешок,
Чахлым зверем вползла
Над огнями залива,
А после стала привычно
Твёрдой, далёкой и белой.
Блеск чешуйчатый на песке испугал меня до смерти.
Мы собирали пригоршни, любовались им,
Мяли словно тесто, смуглое тело.
Шёлковые крупицы.
Пёс увёл твоего кобеля мужа. Он ушёл следом.
Я молчу, и ненависть
В горле клокочет
Комьями.
Нет слов.
Соберу свой картофель, как дорогие наряды,
Соберу детей,
Соберу больных кошек.
Едкой кислоты ваза,
Ты полна любви и знаешь, кто тебя злит.
Там, в обнимку с мячом прикован цепью к воротам,
Что ведут к морю.
Волны приливают, белые и чёрные,
И ворота выблёвывают их снова и снова.
Каждый день ты наполняешь его, словно сосуд.
Ты измотана.
Голос твой, точно серьга, вонзается в ухо,
Хлопает крыльями и сосёт кровь.
Вот и всё. Вот и всё.
Взглядом провожаешь за дверью, ни звука.
Жалкая ведьма. «Все женщины шлюхи.
Нечего больше сказать».
Вижу, твой изящный декор
Липнет к тебе, как кулачок ребёнка
Или актинии, морской милашки
И клептоманки.
А у меня будто кожа содрана.
Я скажу, что, быть может, вернусь.
Но сама знаешь, для чего люди лгут.
Даже в дзене твоём загробном нам встречаться не надо.
Lesbos
by Sylvia Plath
Viciousness in the kitchen!
The potatoes hiss.
It is all Hollywood, windowless,
The fluorescent light wincing on and off like a terrible migraine,
Coy paper strips for doors
Stage curtains, a widow’s frizz.
And I, love, am a pathological liar,
And my child look at her, face down on the floor,
Little unstrung puppet, kicking to disappear
Why she is schizophrenic,
Her face is red and white, a panic,
You have stuck her kittens outside your window
In a sort of cement well
Where they crap and puke and cry and she can’t hear.
You say you can’t stand her,
The bastard’s a girl.
You who have blown your tubes like a bad radio
Clear of voices and history, the staticky
Noise of the new.
You say I should drown the kittens. Their smell!
You say I should drown my girl.
She’ll cut her throat at ten if she’s mad at two.
The baby smiles, fat snail,
From the polished lozenges of orange linoleum.
You could eat him. He’s a boy.
You say your husband is just no good to you.
His Jew-Mama guards his sweet sex like a pearl.
You have one baby, I have two.
I should sit on a rock off Cornwall and comb my hair.
I should wear tiger pants, I should have an affair.
We should meet in another life, we should meet in air,
Me and you.
Meanwhile there’s a stink of fat and baby crap.
I’m doped and thick from my last sleeping pill.
The smog of cooking, the smog of hell
Floats our heads, two venomous opposites,
Our bones, our hair.
I call you Orphan, orphan. You are ill.
The sun gives you ulcers, the wind gives you T.B.
Once you were beautiful.
In New York, in Hollywood, the men said: "Through?
Gee baby, you are rare."
You acted, acted for the thrill.
The impotent husband slumps out for a coffee.
I try to keep him in,
An old pole for the lightning,
The acid baths, the skyfuls off of you.
He lumps it down the plastic cobbled hill,
Flogged trolley. The sparks are blue.
The blue sparks spill,
Splitting like quartz into a million bits.
O jewel! O valuable!
That night the moon
Dragged its blood bag, sick
Animal
Up over the harbor lights.
And then grew normal,
Hard and apart and white.
The scale-sheen on the sand scared me to death.
We kept picking up handfuls, loving it,
Working it like dough, a mulatto body,
The silk grits.
A dog picked up your doggy husband. He went on.
Now I am silent, hate
Up to my neck,
Thick, thick.
I do not speak.
I am packing the hard potatoes like good clothes,
I am packing the babies,
I am packing the sick cats.
O vase of acid,
It is love you are full of. You know who you hate.
He is hugging his ball and chain down by the gate
That opens to the sea
Where it drives in, white and black,
Then spews it back.
Every day you fill him with soul-stuff, like a pitcher.
You are so exhausted.
Your voice my ear-ring,
Flapping and sucking, blood-loving bat.
That is that. That is that.
You peer from the door,
Sad hag. "Every woman’s a whore.
I can’t communicate."
I see your cute decor
Close on you like the fist of a baby
Or an anemone, that sea
Sweetheart, that kleptomaniac.
I am still raw.
I say I may be back.
You know what lies are for.
Even in your Zen heaven we shan’t meet.