Гл - 5. Преступление.
Там, где у мысли стёрлись грани,
становится темным - темно.
Где мысль иссякла, там должно
распространиться умиранье.
– Юстинас Марцинкявичус.
Зидон о том мечтал всегда,
чтоб не видать людских насмешек.
С печалью думал иногда,
что мир спокоен и безгрешен.
... День угасал, "час наступал",
несчастный ждал со тьмой слияний.
Желал одно, чтоб монстром стал
с нечеловечьим обоняньем.
Была полуночная жизнь
куда приятней, чем дневная,
она влекла, как миражи,
незримой тайной соблазняя.
Влекла таинственная власть,
(ей не противился нисколько).
Ещё – несбыточная страсть,
что разъедала чувством горьким:
хотел волчицу где-нибудь
поймать, свалить в лесное ложе,
и насладить мужскую суть,
пусть по-звериному, но – всё же.
... Луна взирает, яркий глаз
приводит в бешенство Зидона,
он против воли в этот час
меняет суть свою со стоном.
Прочь улетел его покой,
не дав надежд на возвращенье,
в нём начиналось превращенье,
он становился сам не свой.
...Ночь, лес. Среди дерев
луна поляну осветила:
четыре лапы расперев,
Зидон покрыт звериной силой:
фильтруя запахи травы,
следы вынюхивал прохожих:
вот здесь, за час до сей поры,
шла человеческая кожа,
а с нею запах – алкоголь...
И проявилась вновь в Зидоне,
за то, что жизнь в трясине тонет,
под сердцем каверзная боль.
Пал на живот, пластом пополз,
и слёзы лил в тоске, рыдая,
и торкал в землю грязный нос,
тот запах плоти ощущая.
И вдруг вскочил, завыл, как зверь,
от дикой страшной перемены,
и одного хотел, чтоб смерть
вдруг разрешила все проблемы.
Так час прошёл, а может два,
значений время не имело,
он сознавал себя едва –
таким разбитым было тело.
А голос внутренний твердил:
«Вон там, за тёмным поворотом...»
И он шагал туда без сил,
как пёс на сладкую блевоту.
Шатаясь брёл, как призрак бел,
висели лапы, словно плети...
В тени ночной, как зверь, сумел
картину призрачно заметить:
лежала самка там, в кустах,
боса, грязна, измята юбка,
окурок в слипшихся губах,
бутыль в руке... «О! проститутка!..»
Бутыль наполнена была,
лежала битая другая,
пьянчуга мертвенно спала,
от водки – явно никакая.
Он, торопясь, присел пред ней
трясясь всем телом в вожделенье:
жива, иль нет? – узнать скорей…
Нащупал тёплые колени.
Она спала мертвецким сном,
приняв немало алкоголя,
и он почувствовал, как в нём
пропала честь, исчезла воля.
Отраву к пасти преподнёс
и вылил в глотку половину.
Возник отрыжкою вопрос:
как насладить в себе мужчину
на ней, способной только спать
и дух его смущать ногами...
Он сел на них и стал сдирать
одежду черными когтями...
А дальше было, как во сне –
больном, кошмарном и трагичном:
Зидон проявлен был на ней
как монстр, не ведущий приличий:
гиеной падальной "алкал"
и завывал от наслажденья...
И всё терзал её, терзал,
вводя себя в изнеможенье.
Из бездны алчности своей
всё пил и пил, пока живая…
За все страданья у людей
он мстил, натуру забавляя.
И делал это вновь и вновь,
покрыв себя звериной властью,
и пусть текла из жертвы кровь,
его не трогало несчастье...
Потом ушёл, совсем хмельной,
по своему ночному следу.
И, прихватив бутыль с собой,
лакал за первую победу.
…Под утро жертва умерла
в своей хмельной любимой блажи.
Она бродягою была
и превратилась в дух бродяжий.
Её нашли, не опознав.
Трава молитвы ей шептала.
Как будто битву проиграв,
в крови покойница лежала.
...Взялись за розыск мастера:
спокойно, холодно, умело.
Весь день и ночью до утра
они распутывали дело.
А утром сгорбленный Зидон
шёл под прицелом конвоира...
Потом, осужденный судом,
был обречён расстаться с миром.
Далее: http://www.stihi.ru/2017/01/27/12540