Хорошо куда - то идти…..Хорошо идти куда – то, когда всё хорошо. Летним днем, под ярко целующим кожу солнцем, или в скрипучий мороз, под вальс из пушистого снега. Хорошо идти и улыбаться, просто улыбаться – и всё. Именно так он и шел. Улыбаясь и щуря глаза, прикрывая лицо ладонью. Летний лес молча наблюдал, как плавно скользили его туфли, почти не поднимая песок с дороги. Вдоль пахнущего свежестью бора шёл Билетёр……..
Никто не знал, где Билетёр работал, никто не знал где он жил, с кем встречался и как проводил свободное время. Просто у него никого не было. Билетёр был один всегда и везде. Это был маленький педантичный человек, в наглаженных брюках, очках и намытых туфлях. Билетёр носил очки, носовой платок и карамель. Ею он кормил собак. На остановках, вокзалах и в скверах. Иногда казалось - будто в этом огромном городе он знает их поименно, всех, без исключения. Иногда казалось - все без исключения знают его.
Билетер жил в лесу, в двадцати километрах от города. Это был трехэтажный дом, с колоннами и каменными львами у парадной. Первый этаж занимал огромный холл, с мраморной лестницей наверх, кухня, несколько спален, прачечная и людская. На втором этаже был устроен дубовый кабинет и огромная библиотека. Здесь же потерялись пара спален, несколько туалетных комнат, детская и бильярдный зал. На третьем этаже расположились две гостевые комнаты, зимний сад с оранжереей и неказистый чулан с маленьким круглым окном. Это была его комната. Здесь жил Билетёр.
Убранство его жилища было простым и чистым. Всюду царил взвешенный и педантичный порядок, каждая вещь, каждая деталь имело свое место и предназначение. При входе, на полу хозяина ждал всегда опрятный тканый половик, паркетный пол до блеска натерт, шторы разного цвета, больше декорирующие, нежели скрывающие окно хрустели крахмалом, обдавая при движении приятное помещение уютом и свежестью. Билетер имел пружинную кровать-сетку, с металлическими спинками, обрамляемыми старомодными шашечками-вензелями. Белье было безупречно чистым, сверху всегда лежал отутюженный бордовый плед и четыре миниатюрных подушки разных цветов. В углу, поодаль расположился давно не новый, но аккуратный письменный стол, на котором дремала допотопная лампа, давно забывшая сама – какого она цвета и толстая книга с потрепанной закладкой. С краю застыл стакан в подстаканнике, с торчащей чайной ложкой медного цвета. На стене напротив неизменно тикали настенные часы с бесконечно качающимся маятником. Помещение пахло мятой с оттенком кофе и немного деревом. Нехитрый интерьер заканчивался платяным шкафом, содержащим весь гардероб его обладателя. Самой интересной деталью здесь была стена над кроватью. Она пестрила тысячами маленьких корешков, приклеенных с такой любовью, словно это были картины в знаменитой галерее. После каждого нового спектакля, каждой премьерной постановки, на которой служил билетер – он оставлял себе долгожданный корешок билета, чтобы после разместить его в своей комнате, а потом еще долго-долго любоваться, в деталях вспоминая в каких нарядах были дамы, какими сигарами дымили их кавалеры, какой свет придавали сцене софиты, как бурно или посредственно наполняли собой зал аплодисменты. После, долгими и темными вечерами, зажигая свою настольную лампу, он любовался своими корешками, очарованно помня каждый штрих, каждую мелочь, каждый взгляд присутствующего, которому посчастливилось посетить этот волшебный и сказочный мир, в который он допускал тех, у кого был маленький, заветный билет, педантично отрывая аккуратный кусочек вдоль линии сгиба.
Дорога от дома до остановки, без малого составляла два с половиной километра. Ежедневная прогулка туда – и обратно, давно стала приятной составляющей к его спокойной и размеренной жизни. Билетёр никого не любил, но вместе с тем – никого не ненавидел. Он никогда никого не ждал, и не желал, чтобы ожидали его. Он любил дышать, слушать, и смотреть. Смотреть и слушать….Билетер любил наблюдать и отмечать детали. Совершенно любые детали. Камни вдоль дороги, надломленные сучки, шишки сосен и капли росы на папоротнике. Он разговаривал с миром, который был понятен и виден только ему. Мир ценил и доверительно открывался взамен.
Когда билетёр улыбался – пространство вокруг оживало. Солнце, вдруг становилось теплее, а птицы пели изящнее и громче. Вселенная попадала под его улыбку, как мгла попадает под пограничный прожектор, нещадно рассекая все то, что скрыто глухим и непрозрачным покрывалом. Улыбка была доброй, искренней и безвозмездной. Улыбаться взамен было совсем необязательно….однако не было случая, чтобы любой встречный, или находящийся поблизости не расплылся бы в медовой и сладкой гримасе, умиляясь всему на свете и ничему по – отдельности. Людям рядом было легко и приятно…впрочем спроси их отчего именно – вряд ли кто – то из них смог внятно и членораздельно объяснить эти волшебные минуты наваждения, навеянные прикосновением к чему – то невесомому и эйфоричному.
В маленьких автобусах так много запахов..И так много людей. Иногда приходится совсем туго, стоять на ступеньке одним башмаком и держаться за поручень. Однако, такой пустяк вовсе не сможет испортить настроение. Человеческая брань, запах пота и вчерашнее амбре…..Как можно заострять внимание на таких безделицах, когда сквозь приоткрытые створки окон твои глаза целует встречный и теплый ветер, а солнце щекочет кончик носа так, что его приходится чесать о плечо. Лица ежедневных попутчиков давно знакомы, кто - то кивает ему, кому то неизменно кивает он. Серая рутина, из которой Билетер умудрился плести изящные хрустальные кружева сражала легкостью восприятия, сладостью мимолетно порхнувшего вскользь осадка. Вино бытия, с любовью наполнившее кубок его внутреннего мира воистину пьянили пространство нежным дурманом.
Скрипучий автобус ткнулся у остановки, сквозь узкие створки в городское утро посыпали пассажиры. Билетер, по уже сложившейся традиции выпорхнул последним. Сухой, летний тротуар покрыло облако ленивой пыли.
Лица. Такие разные и вместе с тем единые. Не родные и не чужие. Просто лица. Люди со своими заботами и проблемами, гонимые бытовой спешкой и суетой. Артерия, текущая вдоль бульваров и улиц, состоящая из типовой человеческой массы. Время от времени, в потоке этой толпы вдруг вспыхивают маленькие яркие звездочки, способные задержать на себе взгляд, однако серая и непреклонная волна тут же спешит поглотить их своей пастью, чтобы никогда больше не выпускать наружу. Серой массе не нужны акценты…..
Путь до театра составлял с пару автобусных остановок. Билетер любил прогуляться пешком. Бортики и тротуары, шоколадные витрины кофеен, дворники, с ворчаньем сметающие чьи то свежие, еще не растворившиеся сны, фасады старинных зданий, сокровенно шепчущих о своих секретах, грузовички с хлебом, распахнувшие створки с бьющим и чарующим ароматом свежей выпечки….
Театр…..мир бархатных портьер, забытых отражений и клокочущих интриг, в перерывах между которыми происходит волшебство, в виде бессмертных постановок. Подобно ландышам, они прорастают сквозь грязь, холод и мрак, рождаясь на свет там, где казалось бы не может выжить и открыться нечто нежное, свободное и легкое. Что то прекрасное настолько, что даже глядя на это замирает дыхание, а сердце начинает биться чуть быстрее – тук, тук, тук, тук…..Мир пыли и света, царство коридоров и гримерных, храм культуры и пороков, скромной, но вместе с тем необходимой частью которого был Билетер.
Огромная, вытянутая латунная ручка служебного входа помнила его отпечатки наизусть. Она их не просто помнила. Она их любила. Любила и ждала. Высокая, старинная дверь приветливо скрипнула, он улыбнулся в ответ. Театральная пасть жадно, будто спросонья проглотила Билетера, приветливо запуская своего верного подданного все глубже и глубже в себя. С этого момента внешний мир умирал на двенадцать часов.
Чай. Такой душистый и ароматный, вдыхая его запах - хочется размышлять. фантазировать, впитывать жизнь сердцем, кончиками пальцев и даже веснушками. Столько тепла, бодрости и между тем гармонии таят в себе эти волшебные листочки, раскрывающие свои секреты в объятиях жгучего кипятка. Мир можно постигать сидя на корточках или потертых ступеньках, в самом глухом и неуютном, на первый взгляд углу, темном и быть может для кого-то совсем недружелюбном. Для кого-то, но не для Билетера….Чуть влажные ладони бережно касаются о горячий фарфор, натертой до блеска кружки. Глоток за глотком, касаясь губами напитка, он пил с такой нежностью, словно целовал Бога. Тепло растекалось внутри, наполняло негой тело, энергия которого в свою очередь заполняло все пространство вокруг так, что в нем становилось тесно. Тесно, но до сладкой и томной полуболи хорошо. Так хорошо, что окажись в этот момент кто то рядом – невольно хотелось подвинуться и сеть поближе, чтобы чуть лучше чувствовать, слышать и быть может немного понимать что-то до изнеможения манящее, но совершенно непонятное простому человеку.
Сегодня людно. С самого утра вдоль темных и уютных направлений то и дело мимо пробегают, проходят и пробираются люди. Парковка с тыльной части театра была заполнена фургонами и трейлерами. Вдоль примыкающей улицы - здесь и там стоят грузовички с аппаратурой, сценическими костюмами и постановочным реквизитом. Закулисье гудит как улей, занимающийся своим привычным и отлаженным делом – подготовкой к чуду. Заезжий технический персонал, громко переговариваясь со своими местными коллегами, на одном им понятном языке шлифуют профессиональные задачи. Административные работники выбрав в качестве временного офиса буфет –также оживленно спорят, не забывая жевать салат и выпечку. В воздухе висит привычная творческая атмосфера, объединяющая во едино весь разномастный присутствующий люд.
Билетёр наблюдал, и улыбался. Улыбался, и наблюдал. Параллельно, с профессиональной суетой люди обменивались бытовыми сложностями, делились отношениями в семье, проблемами с детьми, неверностью мужей и жён, предательством друзей. Со стороны, разрез этой части жизни был для Билетёра старым, разбитым и скрипучим обозом, который тащит едва живая полумертвая кляча, дурно пахнущая и оставляющая за собой по дороге огромные коричневые лепешки. Билетёр с интересом, но поодаль, аккуратно ступал сзади, чтобы ненароком не ступить в эти чуднЫе и так непонятные ему социально-бытовые аспекты повседневной жизни. Нет, он не был снобом, и вовсе не страдал какой – либо манией величия. Отношения между людьми не интересовали его как таковые. Все это было хлопотное, пустое и совсем ненужное. Он был слишком логичен, чтобы кому то доверять. Близость же без доверия - казалась ему процедурой непоследовательной, не несущей в себе разумности. Билетер уважал людей, но делал это заочно и дистанционно, строго соблюдая кармическую дистанцию, выстроенную и отточенную им годами. Так было комфортно, так было хорошо.
Он вошел в служебную раздевалку, мягко открыл дверцу шкафа, аккуратно достал живущий там халат и положив униформу на стол включил старинный утюг. Тот поохал, ворчливо запыхтел, но к удивлению – исправно быстро нагрел свое царапанное брюхо, чтобы уже через мгновение важно и неторопливо заскользить по чистой и знакомой ткани. Каждое утро он исполнял этот отработанный до совершенства вальс. Он знал каждую складку, мог вслепую касаться воротничка и манжет, заглядывая даже вглубь карманов, оставляя за собой безупречно ровную поверхность. Покончив с верхом, очередь переходила к неновым, но прекрасно сохранившимся туфлям коричнево-бордового цвета. Билетер открыл ящик стола, достал тюбик крема для рук, и выдавив немного на указательный палец, принялся обстоятельно втирать синтетический жир в обувную кожу, стараясь не упустить ни дюйма. После, штиблеты должны были стоять пять-семь минут, впитывая нанесенный только что «макияж». В заключение процесса обувь до-блеска натиралась лоскутком бархатной ткани, предусмотрительно отрезанной когда - то от списанных театральных портьер. День можно было начинать…
Проверка зрительского зала - одна из его обязанностей, долгая и кропотливая процедура. Каждое кресло, каждое ложе должны быть чисты, опрятны и свежи. Присутствие мусора недопустимо, а наличие бирок-номерков свято-обязательно. Некоторые чудаки, пользуясь темнотой во время показа откручивают их на память…что ж – это люди и ничего с этим не поделать. Таковы их свойства. Казалось бы куда проще приобрести концертную программку, театральный сувенир в фойе или просто сделать памятное фото. Впрочем, он не сердился. Скорее наоборот – умилялся. Как можно сердиться на зрителя – пусть даже вороватого и временами грубого. Ведь зритель это тоже часть театра, пусть и не самая лучшая, но ведь часть! Театр без зрителя – как болезнь без, собственно тела. Нет тела – не быть и болезни. Есть боль – следовательно есть тело, а значит и жизнь. Как все - таки прекрасно, что у театра есть свои зрители – заключил Билетер и направился в фойе, где уже выгружали заблаговременно доставленные на премьеру брошюры.
Получив свою положенную пачку, он разделил её на две равные части, и сложив ту и другую в боковые карманы халата направился в буфет. Заезжие гости заняли практически все столы. В бОльшей степени это были актеры, узнаваемые и не очень. Кругом стоял табачный кумар, запах хорошего коньяка и дорогих духов - женских и немного мужских. Некоторые «столы» горячо спорили, театрально выделывая замысловатые «па» руками, другие сидели, неспеша смакуя беседу. Кто - то, держа в руке пачку машинописных листов впивался в неё, жадно пытаясь затолкать в свою память как можно больше содержимого. Роль явно была недоучена….а может быть просто – зачем то забыта. Билетёр наполнил поднос, протянул несколько купюр Едвиге, главенствующей на кассе общепита и молча улыбнувшись зашагал прочь, решив, что за столик сегодня могут сойти и ступеньки коридора. Удобно примастившись на полу, Билетер разложил столовые приборы, посолил блюда и предвкушая приятную трапезу потянулся за……………
- «ИДИОТ»!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Запнувшись за край подноса, она с корабельным грохотом буквально посыпалась вниз. Стройные ноги, подобно грозным стволам боевого ясминца выстрелили туфлями в разные стороны, колготки несчастной лопнули от пят до самых неприличных мест, волосы и часть ошарашенного лица украсил яично-огуречный салат, первоочередная задача которого была вовсе не стать питательной маской столичной примы, а утолить аппетит так неловко расположившегося здесь Билетера. Возникла неловкая пауза……
О дурном нраве Берты ходили легенды. Их пересказывали, приукрашивали, смаковали в бульварной прессе. Когда она летела авиарейсом – она изводила стюардесс, будь это ресторан – пятый угол искали официанты, сложись ненароком заказанный корпоратив – проклятия извергались на несчастного конфъерансье….Берта была эгоистична, надменна, лжива и……….чертовски красива. Сколько несчастных утонуло в этих томно-зеленых глазах...Высокий рост и низкий интеллект прекрасно уживались в поистине роскошном и манящем негой теле. Черные как смоль волосы, ухоженные и нежные руки, пышные губы. Глядя на это совершенство, невольно представлялось, словно какая то дьявольски юродивая и сатанинская сущность подлогом достала прекрасный и совершенный наряд из небесного гардероба, в виде тела Берты, а после, умело натянув «костюм» принялась выхаживать в нем, тут и там оставляя после себя дурную скверну.
В маленькой темной и прокуренной комнате пахло мочой. Грязные, засаленные обои тут и там отходили от стен, и сворачиваясь омерзительной трубочкой как дешевые проститутки вальяжно демонстрировали то, что скрыто за некогда сносным нарядом – старые, плесневелые доски с набитой местами слоящейся фанерой. Посреди помещения располагалось некое подобие кровати, сколоченной более чем наверняка из тех же досок, что прятались под обоями. Поверх псевдо - койки криво лежало то, что когда то было матрасом, однако по факту же давно им не являлось, неся скорее его имитирующую функцию. Получалось не очень…..
У кровати ютился стол, сделанный из распиленной на две части деревянной двери. За отсутствием ножек он был уложен поверх автомобильной покрышки, лысой как голова вождя октябрьской революции. На столе было несколько полупустых стеклянных банок с выползающей наружу плесенью, несколько потрескавшихся пластиковых тарелок, вымазанных застывшим жиром, засохшим кетчупом и Бог знает чем еще. Тут и там, как буйки на воде попками вверх торчали затушенные окурки. Живописный пейзаж разбавляли комки пыли, волос, огрызки ногтей и полиэтиленовые пакеты, скомканные в «снежки». Под столом нашла свое место грязная эмалированная кастрюля, с оббитой как после артобстрела эмалью. Внутри, под двухсантиметровой потрескавшейся и ссохшейся коркой разлагалось то, чем хозяина апартаментов вырвало неделю назад.
В углу, у кровати, как две египетские пирамиды возвышались холмы с тряпьем. Только приложив немалые усилия можно было разглядеть в них одежду. Впрочем….отделить здесь рубаху от брюк возможным представлялось уже меньше. Комья зловонного шмотья переплелись между собой, подобно ползучим гадам в брачный период. Один из холмов был просто до безобразия грязен и вонюч, второй, имея обе уже указанные черты сочетал в себе еще одну – одежда была дырява, порвана или попорчена каким то иным способом, не позволяющим ей далее быть полезной своему обладателю.
Пол между кроватью, столом, кастрюлей и «гробницами» был переплетен оплавившимися и срощщеными не менее двух десятков раз проводами, ведущими в одном им известном направлении. Повсюду можно было наблюдать останки битой посуды, грязные столовые приборы (все из разных наборов), огрызки яблок, почерневшие попки огурцов и бляшки разлитого и давно высохшего варенья непонятного происхождения, однако не утратившего свою липкость. В некоторых местах, как носы полузатонувших кораблей выглядывали клетчатые тапки, цвета уже неразличимого. Все «ясминцы» были сношены, порваны, разного размера и…..отчего-то на одну ногу. Помимо запаха мочи, приблизившись к ложе, палитру ароматов добавлял запах нечистого тела, перегара, несвежего дыхания и немытых неделю ног. Среди пятнистой ветоши, корок хлеба, рассыпанных зубочисток и перьев от подушки сидел Билетер.
- Минус пять….
Молча сказал он, выплюнув остатки сгнившего зуба на пол, не отводя взгляда от вбитого в стену ржавого, уже не первый раз используемого гвоздя. Плевок пришелся на пакет с какими то объедками, куски серо-черного зуба и слюна, вперемешку со сгустками крови более, чем органично вписались в окружающую действительность. Билетер автоматически прошелся языком по всем пяти жерлам, где некогда росли здоровые и крепкие зубы, и так же не ломая взгляд сплюнул повторно. Он не огорчился, и тем более не обрадовался, не удивился и не придал этому значения. Ему было все равно. Какая разница сколько у тебя рук, ног, глаз и зубов. Какая разница дышишь ты или не совсем. Билетер неуверенно сполз с постели и сев на край закурил окурок, валявшийся ближе остальных. Почесав зуд, появившийся уже с добрые полгода в районе подмышки он вяло поднялся и покачиваясь двинулся к двери. Рука, чесавшая зуд дернула ручку, оставив на ней легкие разводы крови и гноя. Он шагнул наружу, расстегнул оставшуюся пуговицу середыша и глубоко дыша со звонким журчанием принялся испражняться на желтую траву.
Справив нужду он повернулся и оглядел дом. Старая, полусгнившая изба представляла из себя довольно жалкое зрелище. Оба окна, смотрящие на Билетера были побиты и наспех заклеены скотчем. Сгнившее крыльцо покосилось на бок и чуть отошло от стены. Щели между черными бревнами были небрежно заткнуты стлевшим шмотьем. Забор вокруг гулял то вправо и влево, поэтому если взглянуть на него сверху можно было бы запросто угадать в нем спираль ДНК. Он подошел к ржавой бочке с водой, окунул в нее голову и лениво умыл лицо. На руке виднелась большая черная татуировка в виде паутины, на груди спряталась другая, в форме замысловатого иероглифа и молнии. Волосы, гораздо ниже средней длины с вызовом упали на лицо, прикрывая пустой и спокойный взгляд. Обед…..
Поиски наиболее чистой кастрюли заняли сполчаса. Найдя в сарае старый, обшарпанный котелок, Билетер вытер ладонью паутину изнутри и скудно ополоснул водой из знакомой бочки.