Верховный хлеборез
отхватит полкраюхи —
полгода между днём
рождения и тьмой.
Так тихо на дворе
в преддверьи заварухи,
намечен ход конём
и тает эскимо...
Небесная Москва
глядела вниз, на Игры,
спуская сверху трап
и разводя пары.
А кроликам морква
и даже мясо тиграм
не снились по утрам
в предвестии жары.
Когда ты не жилец,
когда признаешь это,
увидишь, что никто
не видел до тебя.
Станислав Ежи Лец
откроет двери в лето.
Подаст тебе пальто,
по-ангельски любя.
По третьему звонку
в московские арыки
обрушится волна
буржуйских пепси-кол.
Как в шее кадыку
и в горле место крику,
так и тебе сполна
всё отдала Клико.
Товарищи твои,
те, что тебя связали,
пируют хорошо.
И ты одобришь их.
Возьмёшь себе Аи
в буфете на вокзале.
Бок греет вещмешок,
а в сердце зреет стих.
Марина, не броди
в зеркальных отраженьях.
Найди себе месье
и отпусти меня.
Далёкий парадиз
необходим в сраженьях.
А я хочу досье
на дозу разменять.
Поставьте мой статуй,
как я и пел — у сквера.
Прикуйте ахиллес
к недвижимой плите.
Корнями крымских туй
в меня врастает вера.
Я превращаюсь в лес.
В тираж «Юманите».
Я не люблю причин.
Тем более — последствий.
Я ненавижу смрад
и распорядок тризн.
Все виды мертвечин.
Партийный пафос бедствий.
Но Воланду я рад.
Вношу в оплату жизнь.
Его берут наверх.
За ним взлетает Мишка.
Прощай, мой нежный зверь.
Будь ласков там за нас.
Уже приручен стерх.
Ещё читают книжки,
скребётся Горби в дверь
и заявляет ТАСС.
2017