Старообрядцы и революция

Светлана Бестужева-Лада
У многих историков и просто думающих людей обычно вызывает удивление тот факт, что огромные деньги на революции 1905 и 1917 годов в России жертвовали богатейшие купцы и промышленники: Четвериковы, Рукавишниковы, Дунаевы, Живаго, Щукины, Востряковы, Морозовы, Мамонтовы и многие, многие другие. Зачем? Чем им-то не угодило российское самодержавие, да так, что его любым способом надо было свергнуть, не особо задумываясь о последствиях?
Ответ прост и сложен одновременно. Подавляющее большинство этих «спонсоров революции» были старообрядцами или, как их до сих пор кое-где называют, «раскольниками». Отказавшись принять церковную реформу патриарха Никона в 1650-1660 гг., часть русского православного общества поставила себя этим в положение изгоев в глазах основной части населения.
Но опять-таки все не так просто. Хотя и не слишком сложно, если вдуматься.

 Старообрядцев в научной литературе иногда сравнивают с европейскими протестантами, что совершенно неверно. Во-первых, раскол в православной церкви обошелся минимальным количеством жертв и не разорвал государство на разные страны (что произошло в Европе). Но в отличии от протестантов (в подавляющем большинстве случаев) старообрядцы оставались жить в государстве, где власть принадлежала идейно-религиозным противникам. Условия существования для них были откровенно дискриминационными, что побудило большинство из них переселиться за Урал.
Однако в этом религиозном факторе кроются истоки того, что называют российским своеобразием. Облик современных государств, относящих себя к европейской цивилизации, определяло развитие, отправной точкой которого выступил страшный религиозный раскол — через его горнило прошли все страны континента.
Западная Реформация, взорвав Средневековье, привела к кровопролитным войнам, завершившимся миром по принципу «cujus regio, ejus religio» («чья страна, того и вера»). Приверженцы и противники Реформации оказались разделены государственными границами. В одних странах возобладали католики (Италия, Испания, Австрия, Бельгия, Франция, Польша, Бавария и т. д.), в других — различные протестантские течения (Англия, Нидерланды, Швеция, Дания, целый ряд германских княжеств и т. д.).
Но определить (даже приблизительно), сколько человеческих жертв было принесено Реформацией в Европе, практически невозможно.
В России раскол был почти бескровным: православные старообрядцев не убивали. Но были жуткие случаи самосожжения целыми деревнями, когда власть пыталась приобщить старообрядцев к своим военным мероприятиям или (гораздо реже) насильно перекрестить. В тюрьмы сажали – вспомните знаменитую картину Сурикова «Боярыне Морозова» - истовую староверку в цепях везут в острог.
Но что же раскололось в русской церкви при патриархе Никоне? Сначала перечислю то, что стало отличать «новую веру» от «старой»:
В ходе реформы богослужебная традиция была изменена в следующих пунктах:
Широкомасштабная «книжная справа», выразившаяся в редактировании текстов Священного Писания и богослужебных книг, которая привела к изменениям даже в формулировках Символа Веры — убран союз-противопоставление «а» в словах о вере в Сына Божия «рождена, а не сотворена», о Царствии Божием стали говорить в будущем («не будет конца»), а не в настоящем времени («несть конца»), из определения свойств Духа Святаго исключено слово «Истиннаго».
В исторические богослужебные тексты было внесено также множество других новаций, например, в имя «Ісус» (под титлом «Ic») была добавлена ещё одна буква и оно стало писаться «Іисус» (под титлом «Іис»).
Замена двуперстного крестного знамения трёхперстным и отмена «метаний», или малых земных поклонов — в 1653 году Никон разослал по всем церквям московским «память», в которой говорилось: «не подобает в церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны; ещё и тремя персты бы есте крестились».
Крестные ходы Никон распорядился проводить в обратном направлении (против солнца, а не посолонь).
Возглас «аллилуйя» во время богослужения стали произносить не дважды (сугубая аллилуйя), а трижды (трегубая).
Изменено число просфор на проскомидии и начертание печати на просфорах.
(Проскомидия в переводе с греческого языка означает приношение).
Современным люди, большинство из которых плохо разбирается в церковных таинствах, совершенно непонятно, почему такие незначительные изменения привели к расколу в православной церкви, и зачем вообще они понадобились. Но наши предки, по-видимому, считали иначе. Нововведения были направлены на унификацию российского христианского богослужения с греческим, причем российское было предано проклятию.
Первым шагом Патриарха Никона на пути литургической реформы, сделанным сразу после вступления на Патриаршество, было сравнение текста Символа Веры в редакции печатных московских богослужебных книг с текстом Символа, начертанного на саккосе митрополита Фотия. Обнаружив расхождения между ними (а также между Служебником и другими книгами), Патриарх Никон решился приступить к исправлению книг и чинопоследований.
Примерно через полгода по восшествии на патриарший престол, Патриарх указал опустить в издании Следованной Псалтири главы о числе поклонов на молитве преподобного Ефрема Сирина и о двуперстном крестном знамении. Спустя 10 дней, в начале Великого поста 1653 года, Патриарх разослал по московским церквам «Память» о замене части земных поклонов на молитве Ефрема Сирина поясными и об употреблении троеперстного крестного знамения вместо двуперстного. Так началась реформа, приведшая впоследствии к расколу в русской православной церкви.
Казалось бы, ну что изменится, если слово «аллилуя» вместо двух раз за службу произнести три раза. Для нас с нами – ничего. Для верующих людей того времени – практически все. Потому, что для современных людей вера – это религия, а для наших предков вера была сутью и смыслом жизни.
Церковное размежевание ХVII века поделило общество на два непримиримых лагеря: тех, кто не изменил старому обряду, и тех, кто послушно принял реформы патриарха Никона. Но у нас это противостояние не привело по аналогии с Европой к территориальному разводу враждебных сторон. Правда, победу никониан, поддержанных царской властью, тоже можно считать воплощением принципа «чья страна, того и вера».
Однако противоборствующие силы не разошлись, оставаясь в одном государстве. Россия, в отличие от европейских стран, разделилась внутри себя: на географической карте она была единой, на деле же образовалось два социума с разной социальной и культурной идентификацией.
Сам по себе термин «старообрядчество» возник вынужденно. Дело в том, что Синодальная Церковь, её миссионеры и богословы называли сторонников дораскольного, дониконовского православия не иначе, как раскольниками и еретиками. Делалось это потому, что древнерусские старообрядческие церковные традиции, существовавшие на Руси почти 700 лет, на новообрядческих соборах 1656, 1666–1667 годов были признаны неправославными, раскольническими и еретическими.
Фактически, такой величайший русский подвижник, как Сергий Радонежский, признавался неправославным, что вызвало явный глубокий протест у верующих.
Эту позицию Синодальная Церковь взяла как основную и пользовалась ей, поясняя, что сторонники всех без исключения старообрядческих согласий отпали от «истинной» Церкви из-за своего твердого нежелания принимать церковную реформу, которую начал приводить в жизнь патриарх Никон и продолжили в той или иной степени его последователи, включая императора Петра I.
На этом основании всех, не принимающих реформы, назвали раскольниками, переложив на них ответственность за раскол русской Церкви, за якобы отделение от православия. До начала XX века во всей полемической литературе, издаваемой господствующей церковью, христиане, исповедующие дораскольные церковные традиции, именовались «раскольниками», а само духовное движение русского народа в защиту отеческих церковных обычаев называли «расколом».
Этот и другие еще более оскорбительные термины использовались не только для того, чтобы обличить или унизить старообрядцев, но и для того чтобы обосновать гонения, массовые репрессии против сторонников древнего русского церковного благочестия. В книге «Пращица духовная», изданной по благословению новообрядческого Синода, так и говорилось:
«Раскольники не суть сынове церкви, но сущие преслушницы. Они достойны предании бытии к наказанию градского суда…достойны всякого наказания и ран.
А по не исцелении, и смертного убиения».
Хорошо, что не дошло до массовой резни прямо на улицах городов, как это происходило в некоторых городах Средневековой Европы. Но у лидера протестантов неожиданно появился мощный союзник – султан Великой Порты Сулейман Великолепный, который блестяще провел в жизнь тезис «разделяй и властвуй». Мусульманские репрессии практически не затронули протестантов, более того, султан помогал им деньгами и зачастую включал пункт о неприкосновенности протестантов в договор с каким-нибудь католическим владыкой.
Но вернемся в Россию. Староверие - это была та проигравшая религиозная конфессия, которая подвергалась гонениям и давлению очень долго, едва ли не до второй половины девятнадцатого века. Для того чтобы выжить в чужеродной для них среде, в  конфессиональном плане прежде всего, то, конечно, требовалось соединение каких-то коллективных усилий.
Поэтому всё их развитие и выстраивание жизни староверов происходило не вокруг утверждения института частной собственности, а вокруг коллективных общинных начал. То есть «все вместе должны поддержать жизнь и  сохранить нашу веру». Именно поступали и поступают все малые народы и потому выживают и преуспевают, как правило, больше, чем остальные. За что их, естественно, любят еще меньше.
Немаловажно, что среди верующих «по-старому» термин «старообрядчество» долгое время не использовался потому, что сами верующие так себя не называли. В церковных документах, переписке, бытовом общении они предпочитали именовать себя «христианами», иногда «староверами». Термин «старообрядчество», легализованный светскими авторами либерального и славянофильского направления во второй половине XIX века, считался не вполне корректными.
Смысл термина «старообрядчество» как такового указывал на сугубое главенство обрядов, тогда как в реальности старообрядцы считали, что Старая Вера — это не только старые обряды, но и совокупность церковных догматов, мировоззренческих истин, особых
Подчеркну наиболее важное - традиции духовности, культуры и быта.
Так какое же толкование термина «старообрядчество» наиболее приемлемо сегодня как для самих старообрядцев, так и для светского общества, включая ученых, изучающих историю и культуру старообрядчества и жизнь современных старообрядческих церквей?
Итак, во-первых, поскольку в момент церковного раскола XVII века старообрядцы не вносили никаких нововведений, а остались верными древней православной церковной традиции, то нельзя назвать их «отделившимися» от православия. Они никуда не уходили. Наоборот, они отстаивали православные традиции в их неизменном виде и отказались от реформ и нововведений.
Во-вторых, старообрядцы представляли собой значительную группу верующих древнерусской Церкви, состоящую как из мирян, так и из духовенства. По далекой от совершенства статистике тех времен их насчитывалось более двух миллионов, а некоторые ученые даже предлагают помножить это число на десять.
Не менее судьбоносны последствия раскола и в экономической сфере. Как известно, Петр I, давший импульс фаб¬рично-заводскому развитию, столкнулся с нежеланием дворянства погружаться в производственные хлопоты. В дальнейшем уже само правительство не поддерживало хозяйственных инициатив дворянства, полагая, что его главная миссия состоит в служении царю и оте¬честву,  извлечение же коммерческой выгоды рассматривалось как своего рода «конфликт интересов». 
Другое дело — старообрядцы, чье участие в подъеме российской промышленности хорошо известно. Многие специалисты сравнивают трудовую этику русских староверов с западными протестантскими течениями. Тем не менее не нужно забывать: при внешней схожести западные протестанты с середины ХVII века, то есть после окончания религиозных войн, проживали там, где они были хозяевами, а их вера имела государственный статус. Русские же старообрядцы оставались в государстве, где власть принадлежала идейно-религиозным противникам. Условия существования для них были откровенно дискриминационными.
В этом принципиальное отличие от западного варианта. В староверах по аналогии с протестантами усматривали таких же носителей здорового капиталистического духа.
Однако староверческие реалии оказались ориентированы совсем на другое, имевшее не много общего с приоритетом буржуазных ценностей.
Находясь под государственно-церковным прессом, староверы вынужденно нацеливались не на получение прибыли в пользу конкретных людей или семей, а на обеспечение жизнедеятельности своих единоверцев. Только такие общественно-коллективистские механизмы оптимальны в том положении, в котором жило русское старообрядчество. А потому его религиозная идеология освящала экономику, предназначенную не для конкуренции хозяйств и обоснования отдельной избранности, как у протестантов, а для утверждения солидарных начал, обеспечивающих существование во враждебных условиях.
Даже частенько вынужденные переселяться на новые места, эти цельные люди, обладая крепкой общинной и религиозной спаянностью, взаимопомощью, уверенностью в себе и в товарищах, трезвым и здоровым образом жизни, приверженностью и любовью к земле-матушке, неистощимым трудолюбием, наблюдательностью и смекалкой, выносливостью в борьбе с суровой природой, стойкостью перед невзгодами, деловым практицизмом и трезвым расчётом.
Путешественники и очевидцы утверждали, что поля у них отличались ухоженностью, сёла – довольством и зажиточностью, культура земледелия была высокой, славилось их пчеловодство.
Везде у староверов господствовал культ чистоты. Поддерживалась чистота жилища, усадьбы, одежды, тела. В среде староверов не было обмана и воровства, в сёлах не знали замков. Давший слово, как правило, его не нарушал, исполнял обещание. Старших староверы почитали. Молодёжь до 20 лет не пила водки, курение вообще считалось страшным грехом. Крепость нравов ставилась в пример.
Это к концу XIX века запреты стали нарушаться. За самовольство, непослушание предавали анафеме, не пускали в церковь. Только покаяние позволяло ослушнику восстановить свою репутацию в обществе.
Повседневные религиозные отправления состояли в следующем. Каждый день старовера начинался и кончался молитвой. Рано утром поднявшись и умывшись, творили «начал». Помолившись, принимались за трапезу и за труды праведные – основу крестьянского благосостояния. Перед началом любого занятия обязательно творили Исусову молитву, осеняя себя двуперстием. Народно-бытовая культура старообрядцев – очень сложный феномен.
Казалось бы, все дела и помыслы староверов направлены к одной цели –сохранить те общественные отношения, которые существовали до утверждения крепостного права в России, сохранить старину – национальную одежду, обычаи и обряды, старую веру. Но не только в прошлое были обращены помыслы староверов. Они внесли большой вклад в развитие торговли и промышленности.
В развитии этого «капитализма» институт частной собственности не играл существенной роли. Все основывалось на общинном кредите, которым наделялись наиболее расторопные и предприимчивые. Движение капитала определялось внутренними потребностями, малопонятными для внешнего, официального мира. Особенно это касается этапа первоначального накопления, на что в царской России указывали многие. В купеческо-крестьянской экономике эти процессы протекали настолько стремительно, что возникал вопрос: уместно ли в данном случае вообще говорить об этом, характерном для классического капитализма, этапе.
 Данное обстоятельство подметил А. Н. Островский в своих «Записках замоскворецкого жителя» (1846). Его рассказ об одном купце-раскольнике начинается таким образом: «Как он сделался богатым, этого решительно никто не знает. Самсон Савич был простым набойщиком в то время, как начали заводиться у нас ситцевые фабрики; и вот в несколько лет он миллионщик».
Подобное в российской действительности — правило, а не исключение. Знакомясь с историями успешных предпринимательских родов, мы сталкиваемся с одним и тем же явлением: большие средства внезапно оказывались в распоряжении людей, ранее занимавшихся разве что незначительной торгово-кустарной деятельностью.
Проиллюстрируем это на столь любимом историками семействе Рябушинских, точнее на одном факте, сыгравшем ключевую роль в их восхождении. Основатель династии Михаил Рябушинский перешел в раскол из православия в 1820 году, женившись на старообрядке. До этого он — обычный мелкий торговец, но благодаря коммерческим задаткам получил в новой среде более серьезную торговлю, став купцом третьей гильдии.
В 1843 году произошло важное событие: супруги Рябушинские устроили брак своего сына Павла с Анной Фоминой, внучкой священника Ивана Ястребова — одного из самых влиятельных деятелей Рогожского кладбища, где ничего не происходило без его благословения, в том числе и выделение общинных средств.
Доступ к деньгам сделал свое дело: через три года у Рябушинских появилась крупная фабрика с новейшим оборудованием, и это позволило им подняться на вершины предпринимательства Москвы.
Разумеется, такие источники финансирования не фиксировались статистическими отчетами. Но о том, что дело обстояло именно так, косвенно свидетельствуют собираемые властями данные о действующих мануфактурах. В материалах обращает на себя внимание формулировка: фабрика «заведена собственным капиталом без получения от казны впомощения». Среди сотни предприятий московского региона разного калибра, она встречается практически в 80% записей.
Вот на таких основах раскол превратился в огромную конфессионально-хозяйственную корпорацию, действующую на внутрироссийском рынке.
К середине ХIХ века обороты внутренней торговли, достигавшие ежегодно примерно 900 млн рублей, практически целиком приходились на произведенные и потребленные внутри страны промышленные товары. В то же время внешняя торговля, на 96% состоявшая из вывоза зерна, леса и сырья, находилась в руках дворянства, иностранных купцов и в стоимостном выражении не превышала 250 млн. Причем внутренняя торговля протекала преимущественно вне бирж. Этот торговый институт европейского типа не привлекал внимания русского купечества.
 Например, московская биржа, открывшаяся в 1839 году, не очень интересовала местные деловые круги: большинство не спешило посещать ее, предпочитая собираться в трактирах по окрестностям.
Однако к концу XIX века ситуация в обществе и Российской империи начинает меняться. Правительство с большим вниманием стало относиться к нуждам и запросам старообрядцев, и их деятельность начинает стремительно расширяться.
Старообрядцы в начале XX века позитивно восприняли, что в официальной прессе термины «раскольники» и «раскольничий» стали постепенно заменяться на «старообрядцы» и «старообрядческий». Новая терминология не носила негативной окраски, а потому старообрядческие согласия стали активно использовать её в общественной и публичной сфере. Слово «старообрядчество» принимается не только верующими. Светские и старообрядческие публицисты и писатели, общественные и государственные деятели все активнее используют его в литературе и официальных документах. В то же время консервативные представители синодальной церкви в дореволюционное время продолжают настаивать на том, что термин «старообрядчество» неверен.
«Признавая существования «старообрядчества», — говорили они, — придется признать и наличие «новообрядчества», то есть признаться в том, что официальная церковь использует не древние, а новоизобретенные чины и обряды».
В истории староверческого купечества есть 2 узловых точки. Об  одной мы уже сказали — это середина 19 века, когда они, собственно, вошли в  гражданское поле империи. И вторая узловая точка, которая отразилась на судьбе всей Российской империи — это конец 19-начало 20 века, связанное с изменением курса царизма.
В чём, собственно, это было изменение? Министр финансов Витте выдвинул следующую идею, которая состояла в привлечении иностранного капитала в объёмах невиданных ранее. Логика была простая:
«Русское купечество — хорошее, никто не говорит. Но ждать, пока они достигнут нужных кондиций, когда они вырастут, можно очень долго. Мы  безнадёжно отстанем от запада. Поэтому нужно немедленно сделать рывок. Нужно сюда открыть ворота для иностранного капитала прежде всего. Пусть они приходят сюда, оборудуют производства, предприятия, делают какие-то промышленные активы. Это позволит сделать рывок вперёд. А купечество? Хорошее, но пусть подождёт».
То есть тем самым им указывалось на вторую роль. А они претендовали на самую главную скрипку в экономике. А им было сказано, что ни о каких первых ролях с  этих пор речи быть не может. Это очень было обидно для них
Во-первых, у купечества было особое положение в оппозиционном движении. Они вложились в утверждение формирования механизма ограничения правящей бюрократии во главе с императором, и их интерес сразу был прикован ко всем тем, кто разделял эти идеи. Эти идеи тлели всегда среди интеллигенции, земцев, какого-то третьего элемента…
Во-вторых, купечество прекрасно понимало, разных респектабельных земцев дворянского происхождения, умудрённых знаниями профессоров — недостаточно для продавливания модели по ограничению самодержавия и правящей демократии. Да, это хорошо, это нужно, но этого не достаточно. Гораздо убедительнее если все эти идеи будут звучать на фоне взрывов, бомб и выстрелов из ружей. Тут им была нужна та публика, которая способна обеспечить этот фон.
И купечество заняло уникальное положение в оппозиционном движении. Оно общалось как с профессорами и земцами, некоторые из которых были князьями и графами… И  так же комфортно себя чувствовало с теми слоями, которые могли осуществлять эти террористические акты и что-то подобное…
К концу XIX века на экономическом ландшафте России присутствовали три основные группы: старообрядческие купцы и промышленники, иностранный капитал и аристократы-помещики.
Самыми многочисленными, активными и деловитыми бизнесменами были старообрядцы – в то время на них приходилось около 60% всех капиталов империи. Но доля эта год от года, начиная с 1860-х годов, понемногу уменьшалась в пользу «иностранных инвесторов». Иностранцы отгрызали куски собственности и у аристократов – но последние были только рады: новые собственники были близки по духу, часто разговаривали на одном языке (преимущественно на немецком и английском), и также рассматривали Россию как колониальную территорию, а проживающий тут народ – как папуасов или индийцев. В общем, были своими.
В это время старообрядцы стояли перед выбором: сгинуть под натиском иностранцев, или выстроить в пику режиму русский, социально ответственный бизнес. Нормальный путь для всех стран того и более позднего времени, освобождающихся от колониальной зависимости и строящих национально-буржуазное государство.
Но ситуация для старообрядцев осложнялась тем, что они были лишены политических прав – то есть легальных способов ведения борьбы за свои права. Более того, законы Российской империи ставили их в разряд низших каст, если пользоваться терминологией другой колонии – Индии. Формально даже безграмотный, но православный, крестьянин из глуши по статусу был выше московского старообрядца-купца I гильдии.
Поэтому неудивительно, что старообрядцы вынуждены были войти в нелегальную политику, чтобы добиться ее легальности. Первым шагом в этом направлении стала Революция 1905 года.
Ей предшествовал примерно 10-летний период, когда старообрядческая буржуазия готовила кадры для террора и восстания.
Важную роль в замыслах русской буржуазии (сразу следует уяснить, что на тот момент русская буржуазия на 90% состояла из старообрядцев, поэтому договоримся называть ее именно так) призван был сыграть марксизм. Советская официальная историография, а сегодня и российская, обычно рассказывает, с каким трудом, на нелегальном положении, большевики насаждали тут эту теорию. Но все было, мягко говоря, не так.
Еще в 1897 году старообрядцы основали у себя в Замоскворечье легальные «Пречистенские курсы», где рабочим и мещанам читали лекции о социализме. К 1905 году на них обучалось около 1,5 тысяч человек. Могло бы учиться больше, но старые здания не вмещали всех желающих ознакомиться с идеями Маркса-Энгельса. Тогда одна из представительниц могущественного старообрядческого клана Морозовых внесла 85 тысяч рублей на строительство 3-этажной марксистской школы. Землю под школу выделила Городская Дума, которую возглавлял старообрядец Гучков, и в которой они составляли большинство до 1917 года включительно. Более того, эта школа на изучение марксизма получала субсидию из городского бюджета в 3 тысячи рублей ежегодно.
После теории последовала практика. Русский буржуа Хлудов так описывал Революцию 1905 года:
 «Старообрядцы-рабочие убедились, что социальная справедливость не вечна, если зависит от воли иноверных частных собственников, и даже единоверных предпринимателей, вынужденных играть по правилам падшего мира. Старообрядцы стали бороться не с владельцами фабрик, а с антихристовой властью, мешавшей по-христиански распоряжаться фабриками и заводами».
Старообрядский буржуа Прянишников в конце 1890-х годов кооптирует в марксистско-сектантские ряды эсдека, студента из Женевы Владимира Бонч-Бруевича, которому он присваивает псевдоним «дядя Том».
Бон-Бруевич осенью 1898 года отправляется в Англию в качестве организатора переселения духоборов с Кавказа в США и молокан – в Канаду. На деньги старообрядских купцов «дядя Том» устраивал там сектантов, а в 1904 году стал издавать для их российских собратьев журнал «Рассвет», где он фигурировал как «старообрядец Семен Гвоздь».
После победы Революции 1917 года «дядя Том» становится главным посредником между сектантами всех толков и верхушкой советской власти. В частности, Бонч-Бруевич возглавил и провел операцию по возвращению из-за границы десятков тысяч инакомыслящих, бежавших от царского режима (его брат Михаил, кстати, был активнейшим участником заговора против царя в 1917 году, а затем стал первым генералом, перешедшим на сторону большевиков).
В воззвании, распространявшемся в США и Канаде, говорилось:
 «Рабоче-Крестьянская революция сделала свое дело. Все те, кто боролся со старым миром, кто страдал от его тягот, — сектанты и старообрядцы в их числе, — все должны быть участниками в творчестве новых форм жизни. И мы говорим сектантам и старообрядцам, где бы они ни жили на всей земле: добро пожаловать!»
После Февральской Революции старообрядцы и масоны в России поделили места во Временном правительстве почти поровну (4 на 6, соответственно - Н.Д. Авксентьев, А.И. Гучков, А.И. Коновалов, С.Н. Третьяков). Мечта русской буржуазии прибрать власть к рукам, кажется, наконец, сбылась.
Но череда непонятных для них, старообрядцев, событий пронеслась осенью 1917 года – сепаратизм на национальных окраинах (особенно неприятен он был нефтяникам, ведшим дела в Азербайджане), бунты в армии и, наконец, Октябрьская Революция.
Казалось бы, левые движения, участвовавшие в перевороте – анархисты, эсеры и большевики – были прикормлены русской буржуазией, и в предшествующие 20 лет были надежным инструментом в ее руках. Но в ход событий вмешалась какая-то иная сила, которую русская буржуазия выпустила из виду.
К 1924 году все сектанты подписали с советской властью «Акты о лояльности». Все эти акты были примерно такого содержания:
«Мы убедились в том, что Бог в своем провидении расположил сердце и дал мудрость нашему незабываемому В.И. Ленину и его ближайшим сотрудникам в деле мудрой организации единственного в мире прогрессивного и своевременного аппарата».
 О том, что через несколько лет у них отнимут все – не только деньги, но и имущество, и даже жизнь, староверы, к счастью своему, не догадывались. Но наверняка впоследствии не раз думали о том, что же они натворили, сменяв одну власть на совсем другую, которая религию не признавала вообще.
Впрочем, большевики не оставили наиболее активную часть русской буржуазии без средств к существованию. Даже в эмиграции миллионеры-старообрядцы получили свой кусок пирога, связанный с экспортно-импортными, а также тайными делами советского правительства.
Например, сначала Павел Рябушинский уже в 1918 году стал официальным представителем советской власти по продаже антиквариата в Европе. А старообрядец Лианозов – таким же монопольным представителем в Европе по поставкам черной икры из СССР. Сергей Третьяков и вовсе был назначен ОГПУ руководителем сети советских агентов в Европе. Его желание помочь рабоче-крестьянскому государству иногда доходила до фанатизма – Третьяков, например, лично участвовал в 1937 году в похищении руководителя белогвардейской организации РОВС генерала Миллера.
 Сегодня представители новообрядческих церквей очень редко называют старообрядцев раскольниками, термин «старообрядчество» прижился как в официальных документах, так и церковной публицистике. Однако новообрядческие авторы настаивают, что смысл старообрядчества кроется в исключительном следовании старым обрядам. В отличие от дореволюционных синодальных авторов, нынешние богословы РПЦ и других новообрядческих церквей не видят опасности в применении терминов «старообрядчество» и «новообрядчество». По их мнению, возраст или истинность происхождения того или иного обряда не имеет никакого значения.
Собор Русской Православной Церкви 1971 года признал старые и новые обряды абсолютно равноправными, равночестными и равноспасительными. Таким образом, в РПЦ форме обряда ныне придается второстепенное значение.
С учетом сказанного, можно предложить следующее определение:
СТАРООБРЯДЧЕСТВО (или СТАРОВЕРИЕ) — это общее название русского православного духовенства и мирян, стремящихся сохранить церковные установления и традиции древней Русской Православной Церкви и отказавшихся принять реформу, предпринятую в XVII веке патриархом Никоном и продолженную его последователями, вплоть до Петра I включительно.
Это – люди, которым мы фактически обязаны событиями 1917 года.
Прости их, Господи, они явно не ведали, что творили.