Опрокинутый лес покрывалом лоскутным лежит.
Шаг упружист, нога утопает в пожухлой листве.
Хрустнет лаковый желудь, тропинка ныряет левей,
Где отвесный каньон в можжевеловой хвое ежист.
А внизу узким телом Узунджа скользит по камням
Говорливо и пенно, как змейка, блестя чешуей,
И о чем говорит, и наверно ей не до меня,
Рассыпает серебряный смех легкой быстрой струей.
По забытой и древней дороге иду, одинок.
Здесь — под мшистою кладкой оставил следы древний Рим,
И, невидимый, песни поет то ли фавн, то ли бог:
Что ты ищешь на этой земле, что забыл, пилигрим?..
Старый воин воды зачерпнул: сладок хладный нектар.
Прозвенела стрела и вонзилась, дрожа, в мокрый ствол.
Лес от зноя звенит. Может, дух это, может, кентавр? —
Сжал рукою висящий на шее потертый обол.
Рим устал отряхать пыль неведомой чуждой земли.
Где отчизна твоя, где, вояка-наемник, твой дом?
Ты привел к берегам этих диких краев корабли
Торить дальше пути на закат. А потом, а потом?..
Разогнулся, прикрылся привычно тяжелым щитом,
Оглянулся — не дрогнул ни мускул, ни пепельный шрам:
Тонкой змейкой летел мимо белый бурлящий поток
Безымянной реки с дальних гор к безымянным горам.
Мокрый панцирь от зноя тяжел и от пота смердит.
По откосу наверх — там скалу разбивают, дробят,
Словно в царство Аида. И крик — чье-то тело летит.
Эхо крик подхватило — опять и опять, и опять...
Понт давно поглотил и суда, и рабов, и богов.
Спят на дне черепки тонких амфор, иссякло вино.
Я по Римской дороге иду, снег закатный багров.
А Узунджа бежит, словно к жизни торопит иной.
2.02.2017