На подсёк.
Подворотней наружу.
Ковыряя былую вину.
Трёхфонарным белёсым недужьем…
Возвращаюсь. Вернулся… Вернусь?
Не узнал. Узнаёт… Не узнает, засучивший к балконам сирень,
переулок, где леер отдраен ягодицами местных сирен?
Не свистят ослабевшие ванты, ветер их не тревожит давно.
Привиденья билетов трамвайных равнодушно шныряют у ног.
По брусчатым заплатам в асфальте, застревая в эклектике стен,
летаргический вальс затевает ненадёжная ломкая тень.
Но на трюк этот не попадайся, не поддайся на «и-и! раз-два-три»;
застарелый очаг декаданса тлеет у ренессанса внутри.
Кавалеры? В тираж... Кто-то - в дамки. Да и дамы – шерше-не шерше.
И глаза опускает Седанка, и не радуется Эгершельд.
В отраженьях застенков витринных раздроблюсь, задохнусь, утону,
по поджарому склону Орлиной возвращусь лет на сорок тому.
Бестолково исчёркан мостами, вниз по падям туман потечёт.
Это точкой отсчёта и станет.
К сожаленью – обратный отсчёт…
Вот буксир пашет оспины пены. Шум прибоя – клавир для молитв.
И, привитый навек внутривенно, цвет багульника с горних палитр.
В свой черёд и тайфуны, и морось, и зубарь у Коврижки на льду…
А уеду, вернусь ли – мой город, от тебя никуда не уйду.
В свой черёд мне простятся обиды. Улыбнусь. И напишут тогда:
«На основе реальных событий» под улыбкой.
И парочку дат.
Седанка, Эгершельд, Орлиная сопка, Коврижка - топонимика Владивостока.