Поэзия, это либо голос далекого будущего, утонченного, нереального, либо голос богатого, великолепного прошлого. Когда греки услышали Илиаду и Одиссею, их сердца услышали свое собственное прошлое, подобно тому, как люди, живущие в глубине материка, слышат иногда море и становятся слабыми от мощной, чудной ностальгии; или же люди могут слышать свое пульсирующее будущее, идя по болезненной, очаровательной тропе прогресса. Таким был Гомер для греков: их великое Прошлое, украшенное выигранными сражениями и убитыми воинами, и их великое Будущее - магические скитания Одиссея через Незнаемое.
С нами происходит то же самое. Наши птицы поют на горизонте. Они поют за пределами видимости. Они поют на рассвете и на закате. Только бедные, пронзительные, усмиренные канарейки свистят. Дикие птицы начинают петь, пока мы еще спим, или когда уходим в забвение. Наши поэты сидят у ворот, выходящих на восток или на запад. Когда мы приходим или уходим, наши сердца подпрыгивают в ответ. Но пока мы в гуще жизни, мы их не слышим.
Поэзия начала и поэзия конца обладает утонченной законченностью и совершенством. Она целиком принадлежит тому, что закончено и cовершено. Законченность, совершенство, финальность, перфекция, передаются в утонченной форме: совершенная симметрия, ритм, который возвращается как встреча и расставание рук в танце. Совершенные мгновенья прошлого, совершенные моменты будущего - такова драгоценная лирика Шелли и Китса.
Но есть и другая поэзия: поэзия того, что под рукой: сиюминутное настоящее. В сиюминутном настоящем нет совершенства, нет конца. Нити летят, дрожат, пересекаются в паутине, воды дрожат в лунном свете. На поверхности бегущих вод нет отражения законченной луны, нет ее и во время прилива. В живой плазме нет драгоценных камней. Живая плазма вибрирует, она невыразима, она вдыхает будущее и выдыхает прошлое, это чувствительный нерв для них обоих.
Нет плазменной законченности, ничего кристаллического, постоянного. Если мы захотим зафиксировать живую ткань, как биологи фиксируют ее формалином, у нас останется лишь затвердевшая частичка прошлого, жизнь под микроскопом.
Но жизнь, вечно-живая, вечно-присутствующая, не знает конца и законченной кристаллизации. Совершенная роза лишь бегущее пламя, она появляется и исчезает, никогда не стоит на месте, никогда не застывает. В этом заключена ее трансцендентная красота. Огромный прилив всей жизни и всего времени внезапно поднимается и предстает перед нами как видение, как откровение. Мы смотрим на живой нерв нарождающегося творения. Водяная лилия поднимается из воды, оглядывается, смеется, и пропадает. Мы видели воплощение этого вечно-вращающегося прилива. Мы видели невидимое. Мы видели, прикоснулись, мы приняли участие в рождении субстанции из творческой мутации. Не говорите о лотосе как о неизменном и вечном. Расскажите о мутации и цветенье, смехе и увядании, открытых в своей наготе.
Хочу почувствовать грязь и небо моего лотоса. Хочу почувствовать тяжелый, засасывающий ил, завихрение небесных ветров. Хочу почувствовать наготу их засасывающей тяжести, наготу их преходящего свечения. Не хочу ничего фиксированного, законченного, статичного. Не хочу ничего бесконечного или вечного. Дайте мне белое кипение, огонь и холод момента, чувствительный нерв всех перемен и борьбы: сиюминутное Настоящее.
Сиюминутный момент это не капля бегущей воды. Это источник и устье реки, кипение потока. Здесь, в самом моменте, бьет ключом поток времени, он вытекает из колодцев будущего и втекает в океаны прошлого. Источник, устье реки, творческий нерв.
Есть поэзия сиюминутного Настоящего, и есть поэзия бесконечного прошлого и бесконечного будущего. Кипящая поэзия воплощенного Настоящего превосходит вечные сокровища прошлого и будущего. Ее трепещущая мгновенность превосходит затвердевший жемчуг стихов вечности. Не ищите неувядающие вневременные драгоценности. Ищите белизну кипящей грязи, зарождающееся гниение, ищите падающие небеса, ищите непрекращающуюся, неостанавливающуюся жизнь. В ней должна быть мутация, быстрее, чем радужность, скорость, а не покой, неубедительность, непосредственность, качество жизни, без развязки и без занавеса. Мгновенная связь вещей передается дальше непостижимому ходу творения: все оказывается вовлеченными в эти мгновенные, текущие отношения.
Эта беспокойная, невообразимая поэзия сиюминутного, поэзия, само существование которой зависит от дуновения преходящего. Самая лучшая поэзия такого качества - уитменовская. Без начала и конца, без фундамента, без фронтона, она подметает прошлое как проходящий ветер, и ее нельзя удержать. Уитмен смотрел в прошлое и будущее. Но он не вздыхал по этому поводу. Ключик к его стихам лежит в понимании момента, когда жизнь врывается в стих. Вечность всего лишь абстракция живого настоящего. Бесконечность всего лишь сотворенный человеком большой резервуар для памяти или мечты. Дрожащий час настоящего - вот источник Времени. Вот постоянство. Нерв вселенной это ее пульсирующая плоть, загадочная, материальная. И так будет всегда.
Поскольку уитменовская поэзия отражает этот пульс, мы боимся его и в то же время глубоко чтим. Мы не боялись бы, если бы он пел только о “старых изношенных вещах,” или о “крыльях утра.” Но его сердце настойчиво пульсирует о Настоящем, и поэтому мы боимся его. Он затронул нерв.
Из сказанного ясно, что поэзия мгновенного настоящего не должна быть похожа на поэзию того, что было, или того, что будет. Она никогда им не уступит. Она никогда не закончится. Ни один ритм не повторится, ни один змей вечности не схватит себя за хвост. Нет застывшего совершенства, нет законченности, которую мы так любим.
Много было написано по поводу свободного стиха. Единственно можно сказать, что свободной стих – это прямое выражение мгновенного, цельного человека. Это одновременно восстающие душа, ум, и тело. Они говорят все вместе. Есть замешательство, есть разногласия. Но замешательство и разногласия принадлежат только реальности, как шум воды принадлежит всплеску. Нет смысла изобретать фантастические законы для свободного стиха, нет смысла рисовать мелодическую линию, под которую выстроятся все ноги. У свободного стиха нет мелодической линии, ему безразлично, что прикажет сержант.
Уитмен обрезал свои клише ритма и фраз. И это все, что мы можем сделать со свободным стихом. Мы должны освободиться от стереотипных движений и старых избитых ассоциаций звуков и смысла. Мы должны разбить эти искусственные кондуиты и каналы, через которые мы так любим проталкивать свои стихи. Мы должны сломать шею привычке. Мы должны быть самими собой, такими же спонтанными и гибкими как пламя, наши стихи должны выплескиваться без искусственной пены или глянца. Нельзя заранее предписать никакого ритма или движения. Все законы, которые мы изобретаем или открываем, не подойдут для свободного стиха. Они будут работать только для ограниченного, замкнутого на себя, несвободного стиха.
Справедливо лишь одно: свободный стих не обладает природой ограниченного стиха. У него нет природы воспоминаний. Нет прошлого, которое мы бережем и гладим. И это не кристалл совершенного будущего, в который заглядываем. В его приливе – нет ожиданий, и нет сладких или горьких воспоминаний. Прошлое и будущее – два великих сосуда для человеческих эмоций, дом для человечества, две вечности. Они заключительны, они финальны. Их красота это красота законченного, совершенного. Законченная красота и измеренная симметрия, принадлежащие неизменной вечности.
Но в свободном стихе мы ищем восстающий голый трепет настоящего момента. Разбить красивость метрического стиха, собрать обломки в новую сущность, vers libre, - вот чего добиваются большинство приверженцев свободного стиха. Они знают, что у свободного стиха, есть своя собственная природа, что это не звезда, и не жемчуг, а мгновенная плазма. У нее нет цели. У нее нет конца. У нее нет приятной устойчивости, обожаемой теми, кто любит неизменное. Только мгновение; брызги того, что появится или что было. Стих как спазма, как голый контакт со всеми влияниями сразу. Он никуда не хочет добираться. Он просто занимает свое место.
Для такого стиха любой приложенный извне закон будет как наручники или смерть. Закон должен приходить изнутри. Птица в полете, на ветру, чувствительная к каждому порыву, живая искорка бури. Откуда эта птица прилетит и куда улетит: из какой земли возникла и в какую в конце концов сложит свои крылья, знать не нам. Это вопрос прошлого и будущего. Сейчас птица в полете, она на ветру.
Есть одно королевство, которое нам никогда не завоевать: чистое Настоящее. Одна великая тайна, terra incognita: мгновенное настоящее. Живая душа времени. Живая душа всей вселенной, всего творения, всего воплощенного, живая, чувственная душа. Поэзия подсказывает: это свободный стих: это Уитмен.
Идеал — что такое идеал? Фикция. Плод воображения. Застывшая абстракция. Фрагмент того, что было или будет. Закристаллизованная мечта или закристаллизованное воспоминание. Отставленная в сторону вещь, запрятанная в хранилище вечностей, склад вещей.
Мы не говорим об отставленных в сторону вещах. Мы говорим о мгновенной, сиюминутной плазме души. Мы говорим о свободном стихе.
1919