ЕЛЕНА ЛАВРОВА
ИКОНА
Лиза разбудила сына и, пока он умывался, вскипятила воду для чая. Антон, свежий после умывания, вошёл на кухню, и, шумно двигая табурет, сел за стол. Лиза поставила перед сыном тарелку овсяной каши. Помолились. Антон, попробовал кашу, вопросительно взглянул на мать, но она отвела взор, и он покорно принялся за еду.
- Да, - сказала мать, - без сахара! И без масла! Придётся, сегодня есть простую кашу, как в военном училище. Иначе, какой из тебя будущий разведчик?! Все разведчики говорят, что это очень вкусно! Каша без масла и сахара – настоящая мужская еда!
Лиза понятия не имела, дают ли в военном училище овсянку и, если дают, то вряд ли без сахара и без масла. Но приходилось придумывать правила на ходу, чтобы побудить Антона есть то, что она ему давала. Что было в доме, то и давала. Сахара и масла в доме не было уже неделю.
Антон мечтал учиться в военном училище и стать разведчиком. Лиза не знала, учат ли в военном училище на разведчиков, но мечту сына поощряла. Это была мужская мечта, и она помогала Лизе растить сына и справляться с бытовыми трудностями. Она растила сына одна, и ей было нелегко.
Она смотрела, как он пьёт чай, и думала о том, где бы раздобыть хоть немного денег. До получки оставалось ещё три дня, а денег уже не осталось.
Антон допил чай и вопросительно взглянул на мать.
- В школу! – сказала она. – Сегодня я одна справлюсь. Закончу, зайду за тобой. Только от школы – ни на шаг! Как только услышишь, сразу вниз!
- Может, я дома посижу?
- Нет! Слышал, что вчера снаряд в квартиру влетел на седьмом этаже? Трое детей …
Лиза замолчала. Ей не хотелось произносить слово «убиты».
Антон вздохнул и побрёл в переднюю, где его дожидался рюкзак. В рюкзаке была пластиковая бутылка с водой, бутерброд и книга «Дети капитана Гранта». Антон надел рюкзак и ждал у двери. Лиза тоже вышла в переднюю, перекрестила сына и прислушалась. Было тихо.
- А ночью стреляли? – спросил Антон.
- Нет, - сказала Лиза. – Не стреляли. Беги!
Антон ушёл. Лиза вздохнула. Ночью стреляли, но она не хотела волновать сына. Ей было спокойнее, когда Антон находился в бомбоубежище в школе. Это был подвал в здании школы. Называть этот подвал бомбоубежищем было, конечно, преувеличением. Подвал не был оборудован, как полагается. Но он находился ниже уровня земли, и в нём было три удобства: электрический свет, туалет и второй выход. Правда, свет был тусклым, из-за слабых лампочек. Пол туалета был залит водой, зато в бачке воды не водилось. Второй выход был закрыт. На этом «удобства» заканчивались. Мрачные кирпичные стены и серый бетонный потолок производили гнетущее впечатление. Дополняли интерьер трубы разного диаметра, протянутые по всем стенам подвала чуть выше уровня головы взрослого человека. Голый бетонный пол не манил прилечь на нём. К тому же на полу была короста пыли, с которой не могла справиться ни одна метла. Не лучшее место, чтобы проводить там часы. Но другого безопасного места не было. Кто же мог предвидеть, что на Донбассе разразится война! Такое не могло привидеться даже в страшном сне. Реальность бывает страшнее самых страшных снов. В школьном подвале, считала Татьяна, было всё же безопаснее, чем дома. Преимущество школьного подвала, условно называемого бомбоубежищем, было в том, что школа была рядом с домом, где они жили. Только двор перебежать. Поскольку лежать на бетонном полу было невозможно, в школьный подвал люди снесли столы из классов. На этих столах они постелили покрывала и лежали, когда начинался обстрел. Народу набивалось в подвал много. В основном дети и старики. Лиза была уверена, что взрослые позаботятся о мальчике и уступят ему хотя бы половину стола. Ну, даже, если и не уступят место на столе, Антон может посидеть в уголочке на рюкзаке. Главное, он был в безопасности. Лиза посмотрела в зеркало. Из зеркала смотрела на неё бледная, хрупкая тридцатилетняя женщина с измученными бессонницей и заботами серыми глазами. Она вздохнула. Пора и ей было идти на работу.
Лиза работала дворником. Несмотря на войну, необходимо было заботиться о городе, подметать дворы, вывозить мусор, иначе разведутся мыши и крысы. Лиза немножко гордилась тем, что в такое тяжёлое время она не бросила город, не уехала из него спасаться в какой-нибудь благополучный город на Украине или в России. Она не могла представить себя где-то в незнакомом месте. К тому же, чтобы уехать, нужны были деньги. Денег у Лизы не было. Совсем. Она жила от зарплаты до зарплаты. Иной раз она размышляла: а вот, были бы у неё деньги, уехала бы она или нет? Может быть, и уехала бы, чтобы спасти сына. Но только в Россию. Ехать спасаться на Украину, она считала полным безобразием и беспринципностью. Спасаться у тех, кто уничтожает твой город и людей, живущих в этом городе, это просто извращение. Значит, ты берёшь сторону украинской армии, «правого сектора», и хунты, думала она. А как потом, когда наступит мир, дончане и горловчане, уехавшие на Украину, будут возвращаться? Как они будут смотреть в глаза землякам? Нет, это стыдно! Стыдно и позорно! Будь у неё деньги, она поехала бы только в Россию. Но денег у неё не было и оставалось уповать на волю Божию. И Лиза уповала.
Бежали из города те люди, у кого были автомобили и денежные накопления. Но то, что они бежали, не всегда спасало их. Уж лучше бы сидели дома. Лиза знала не один случай, когда снаряд настигал автомобиль на дороге, и он сгорал вместе со всеми, кто был внутри. А ещё она знала, что люди, уехавшие в другой город, и, думая, что они спаслись от обстрелов, погибали, попав под автомобиль. От судьбы не убежишь, думала она, повязывая головной платок. Бог знает лучше, как распорядиться нашими жизнями. Если бы её поставили перед выбором, куда уехать и где спасаться, она охотнее уехала бы в Россию. Украина её пугала. Украина пришла на Донбасс с танками и пушками, и стреляла в дома, в детские сады, в больницы, в школы … Лиза похолодела. В школы! Сколько их уже пострадало! А что, если снаряд угодит в школу, где спасается Антон! Она встала перед иконой, висящей в углу комнаты, на колени и стала жарко молиться, чтобы со школой ничего не случилось, чтобы Бог отвел беду, чтобы руки врагов, посылающие снаряды, отсохли до того, как коснутся орудия. Надо что-то придумать! Более надёжное место.
Помолившись, Лиза встала. Тревожно было у неё на душе. И вдруг её осенило. Церковь! Самое безопасное место на земле – церковь! Не будут же эти ироды стрелять по церквям! Ведь они тоже православные. Их тоже крестили православные священники. А матери украинских солдат, подумала она, осеняют своих сыновей крестным знаменем, когда они идут убивать нас. Эта мысль привела её в смятение и ужасно расстроила. Она обратила взор к иконе. Православные – на православных с мечом! Как же это может быть, Господи? Но икона безмолвствовала. Лиза снова вздохнула. Укрепи меня, Господи, думала она. Помоги мне не сомневаться в тебе и твоих намерениях! Помоги мне сохранить спокойствие души! Лиза была глубоко верующей христианкой. Вера была привита ей родителями. Когда она была маленькая, они рассказали ей о Христе, и о том, что смерти нет, и всех ожидает новая жизнь за гробом. Тех, кто правильно жил, ожидает счастливая беспечная и безбедная жизнь. А тех, кто жил неправильно, ожидает жизнь, полная лишений и страданий. И маленькая Лиза всему этому поверила и решила жить правильно, чтобы в вечной жизни ей повезло. А ещё родители повели её в церковь и сказали, что иконы эта окна в тот, вечный и счастливый мир, откуда приходят святые благословлять людей. И в это Лиза тоже безоговорочно поверила, и с того времени вглядывалась в лица святых, как если бы они не были написаны на деревянных досках, а были живыми, приходили в гости и с ними можно было разговаривать. Особенно полюбила она в церкви одну икону, на которой были Богоматерь с младенцем Иисусом. Батюшка говорил, что это список с иконы одного известного русского художница девятнадцатого века. Батюшка говорил, что оригинал находится в Киеве в церкви святого Кирилла. Лиза никак не могла запомнить фамилию художника, хотя и русского, потому что фамилия русской не была. Икона нравилась Лизе тем, что очертания фигурки младенца, сидящего у матери на коленях, в точности повторяли очертания её фигуры, что символизировало чарующее единство помыслов матери и сына. Золотой фон говорил Лизе об ином, прекрасном мире; а тёмно-красное одеяние Богоматери – о её грядущих страданиях; белое одеяние ребёнка Иисуса – о его невинности и чистоте. И больше всего нравились Лизе тёмные, глубокие глаза Богоматери с застывшим в них страдальческим выражением. Сын ещё маленький, а она уже знает, какая его ждёт судьба. Вот бы и ей так, Лизе, знать наперёд, какая судьба ожидает её сына! Нет, тут же испугалась Лиза. Хорошо, если бы знать, что судьба будет счастливой. А если нет? Это же ужас, знать, что счастливой судьба не будет, и совсем ужас наперёд знать, что судьба сына будет трагичной. Нет, решила Лиза, лучше ничего не знать наперёд. А вот как же, зная наперёд судьбу сына, могла жить Богоматерь, подумала она? Это же с ума можно сойти!
Лизе настолько полюбилась эта икона, что она уговорила батюшку найти её изображение в интернете, напечатать и напечатанное изображение освятить. Лиза сама сделала киот для иконы из деревянной рамки, украшенной бумажными белыми розами, и повесила дома в красный угол. После чего она почувствовала себя совершенно счастливой.
Лиза пришла на свой участок. Это был обширный двор, образованный двумя рядами девятиэтажных домов. Посередине двора была детская площадка. Вдоль домов стояли каштаны и рябины. Справа под самым высоким каштаном приютились три мусорных бака, окрашенных в жёлто-голубые цвета украинского флага. Начальник ЖЭКа сокрушался, что нет в бюджете денег на краску. Он твёрдо решил при первой же возможности баки перекрасить в тёмно-коричневый цвет. Этот цвет казался ему практичным. Лиза и другие работники ЖЭКа склонялись к зелёному, более весёлому. Но пока приходилось терпеть это жёлто-голубое наследие прошлого, пока не появятся деньги на краску.
Лиза поднялась на крыльцо, открыла висячий замок подсобки. Подсобку приходилось закрывать на громадный амбарный замок, потому что в ней повадились ночевать два бомжа. Лиза принесла им старый со сбившейся ватой матрац, на котором, впрочем, вполне можно было спать. Приносила она бомжам также хлеб. Но начальник ЖЭКа узнал, что бомжи ночуют в подсобке, и велел подсобку запереть, хотя в глубине души Лиза не была с этим согласна. Должны же были бомжи где-то спать, думала она. А то они спят теперь в подвале, а там темно и сыро, и бегают крысы. Бомжи никому не мешали. Рано утром они уходили. Но спорить с начальником ЖЭКа Лиза не решилась. Боялась потерять работу. Бомжи перетащили матрац в подвал, там теперь и ночевали. А Лиза по-прежнему носила им хлеб. Но когда началась война, бомжи исчезли.
Лиза надела спецовку, взяла метлу и спустилась во двор. Был август 2014 года. Уже начали падать листья и покрывать золотым ковром асфальт и газоны. Некогда шумный двор был пуст. На детской площадке не было детей. Кого-то их них увезли из обстреливаемого города родители. Другие сидели дома, опасаясь выходить во двор. Не сидели на лавочках под деревьями старушки, обсуждающие две вечные важные темы – пенсии и здоровье. На стоянке давно не было автомобилей. Многие жители выехали, кто куда. В каждом подъезде оставалось меньше половины жильцов, чем было до войны. В основном остались старики, которые никуда не хотели ехать и дети не могли их убедить покинуть город. Впрочем, некоторые старики хотели бы уехать, но дети оставили их сторожить квартиры. Ночи большинство этих оставшихся и оставленных стариков проводили в бомбоубежище при школе, а утром возвращались в свои квартиры, чтобы вечером снова покинуть их. В сущности, не было никакой нужды оставлять стариков охранять квартиры. В городе был введён комендантский час. Мародёров расстреливали на месте. Безлер крепко держал город железной рукой. Во всём чувствовался военный порядок. Бомбоубежище стало клубом стариков, где они общались, делились новостями, обсуждали политические новости и присматривали за детьми.
Лиза окинула взором двор. Он словно вымер. Но казалось, что вымер и город. Транспорт перестал ходить. На дорогах не было автомобилей и пешеход, если бы вдруг ему вздумалось, мог идти посередине дороги, не боясь быть сбитым. Пустынно и одиноко было вокруг. Но Лиза не обращала на это внимания. Она делала своё дело, которое считала важным. А что может быть важнее жить в чистоте и порядке, думала она, сметая листья с тротуара. Лиза не любила вспоминать прошлое, но во время работы она иногда вспоминала, то тот, то иной кусочек своей прошедшей жизни, и старалась понять, что она сделала правильно, а что нет. Прошлое у неё было скудным, но другого прошлого – богатого – у неё не было и то, что было, Лиза пыталась осмыслить.
Самым ярким событием её жизни было рождение Антона. С его отцом Лиза встретилась, когда её исполнилось 18 лет, и мать впервые отпустила её с подружками на дискотеку. Подружки быстренько были разобраны бойкими парнями и увлечённо принялись танцевать. Лиза долго стояла в углу одна. Конечно, думала она, я такая серая мышь, что на меня никто и не обратит внимания. Пойду лучше домой! И она уже было двинулась в сторону выхода, когда её перехватил на пути кудрявый парень и предложил потанцевать. Лиза согласилась. Парень был полон энергии и жизни. Черны были его кудри, черны молодые усы и аккуратная бородка, черны искрящиеся глаза и цвёл румянец во всю щеку. Рядом с ним бледная, светленькая голубоглазая Лиза почувствовала себя нежной и слабой. Что она узнала о нём в этот вечер? Узнала, что он шахтёр, что зовут его Федя и ему 23 года. Они стали встречаться. Лиза не знала, что это, любовь или что-то другое. У неё не было опыта. Федя был ей приятен, она даже скучала, когда его долго не было рядом. Она охотно подчинялась ему и его желаниям. И однажды он объявил ей, что хочет на ней жениться. Но при этом, он не сказал, ни слова о любви. Ну, раз он хочет на мне жениться, значит, он меня любит, думала Лиза. А люблю ли я его, я даже и не знаю. Надо кого-то спросить, как это, когда любят. Но подружек спрашивать она стеснялась, ибо засмеют. А спрашивать мать, стеснялась тем более. Так и дала согласие, не поняв ничего о любви. А через месяц Федя погиб при взрыве в шахте. А Лиза так и не успела выйти за него замуж. Но погибший Федя оставил ей наследство. Мать сначала долго ругалась и даже называла Лизу шлюхой, но делать было нечего. И родился Антон. И все стали счастливы. И Лиза поняла, что такое любовь. Любовь, это когда ты готов умереть за любимое существо. Это было так просто!
Получить высшее или специальное образование Лизе не удалось. Надо было поднимать сына. А мать Лизы заболела, и помогать не могла. И не было денег на дорогостоящее лечение матери. И мать Лизы умерла. Она не позволила дочери продать квартиру, чтобы появились деньги на лечение. Вот ещё, сказала она, хочешь оставить Антона без жилья, не будет этого! И тогда Лиза поняла, что это тоже была любовь. А потом она одна растила Антона, трепеща над ним, оберегая каждый его шаг и каждый вздох. И так сильна была её любовь и страх потерять Антона, что Лиза пошла в церковь посоветоваться с батюшкой. А батюшка сказал ей, что любить сына это хорошо, но надо больше любить Бога. Надо разделить любовь между сыном и Богом, и тогда пройдёт страх. Лиза любила Бога, но ещё больше любила она сына и Богоматерь, хотя никогда и никому не признавалась в этом. И она старалась разделить любовь поровну между сыном, Богоматерью и Христом. Она сделала это не затем, чтобы меньше любить сына, а чтобы меньше бояться за него. И всё равно – боялась. И выражение её глаз, хотя она сама того не ведала, всё больше напоминало выражение глаз Богоматери на иконе. Так она и жила год за годом, пока не подлетел этот страшный 2014 год!
Когда Лиза относила очередную охапку листьев, чтобы бросить её в мусорный бак, её окружили знакомые бродячие собаки. Они привыкли к тому, что Лиза всегда раскапывала для них что-нибудь съедобное в мусорных баках. Но с каждым днём объедков в мусорных баках было всё меньше и меньше. К тому же ходили по дворам рано утром до рассвета вполне приличные на вид пожилые люди – не бомжи, и рылись в мусоре в поисках чего-нибудь съедобного. Эти люди были конкурентами собак, и собаки их за это ненавидели и норовили тяпнуть за ноги. Когда человек терял бдительность, перегибался через край бака внутрь, ноги оставались беззащитными и доступными для собачьих зубов.
Лиза стала копаться в мусоре, чтобы найти хоть что-нибудь: обертку от сливочного масла, которую можно было облизать, селёдочные головы с хребтами, банки из-под консервов, но рано утром здесь уже побывали люди, кошки и крысы, и ничего не находилось подходящего. Собаки терпеливо ждали, надеясь и уповая, а Лиза боялась выпрямиться, потому что тогда она увидела бы их глаза. И вдруг все собаки метнулись врассыпную и мгновенно исчезли из виду. Лиза знала, что это означает, но тотчас поняла, что добежать до ближайшего подъезда не успеет. Вдали что-то треснуло, зашипело, ахнуло, засвистело во множестве над головой, и Лиза присела возле бака. Это был «Град». Где-то впереди, через несколько домов оглушительно ударило, земля затряслась, посыпались, зазвенев, стёкла. Лиза легла ничком, закрыв голову руками, и ждала. И снова вдали кто-то гигантскими руками с треском порвал коленкор. И снова над головой со смертоносным свистом пролетели снаряды и упали, вздыбив землю, гораздо ближе, чем прежде. Как только раздался удар, Лиза вскочила и прыжками помчалась к подъезду. Домофоны были с начала войны отключены, и в любой подъезд можно было войти свободно. Также были отключены и лифты, чтобы во время обстрелов никто не застрял. Лиза вбежала в подъезд, взлетела на площадку между первым и вторым этажами и, задыхаясь, прислонилась к стене. Теперь она была в относительной безопасности. Она услышала чьи-то голоса, отдышалась и поднялась выше. На площадке четвёртого этажа собрались жильцы. Это были женщины среднего возраста и пожилые. Они вынесли табуреты и сидели, переговариваясь вполголоса. Здесь собрались все, кто остался, человек двенадцать.
- Сидеть надо между первым и вторым этажами, - сказала Лиза. – Идёмте туда.
- Всё равно, сказала старуха, сидящая с краю. – Какая разница!
Раздался страшный удар, дом вздрогнул и зашатался.
Одни женщины заплакали в голос. Те, кто постарше стали громко молиться. Лиза тоже стала молиться.
Раздался ещё один удар! Где-то совсем рядом! Рыдания женщин перемежались словами молитвы. И только одна пожилая женщина не рыдала и не молилась Она стояла прямая, с гневно горящими глазами:
- Ах, мать вашу! Чтоб вы все сдохли! Чтоб ваши матери борщом и салом подавились! Чтоб ваши дети никогда не родились! Ублюдки, помойные! Дети ****ей!
Лиза, молясь, искоса взглядывала в лицо этой неистовой женщины, посылавшей проклятия украинским артиллеристам. Лизу пугал этот мат ничуть не меньше, чем снаряды. Пугали её также глаза этой женщины, в которых горела ненависть к врагу.
Изредка в сознании Лизы проносилась мысль: «Откуда она все эти слова-то знает!». Женщина, произносившая все эти ужасные фразы, была самая тихая из всех, кого Лиза знала во дворе. Это была неизменно вежливая, всегда с улыбкой, не забывавшая поздороваться и пожелать Бога в помощь женщина. Бабы сказывали, что она работает в поликлинике. «Вот, какая у нас интеллигенция!» - думала Лиза не то с восхищением, не то с осуждением. Она и сама не понимала. Когда наступило затишье, рыдания стихли, молитвы замерли на устах женщин и все осознали, что живы. Лиза робко тронула ругавшуюся женщину за руку:
- Вы бы лучше молились! – тихо сказала она. – Ругаться нехорошо!
Женщина сверкнула на неё глазами и неожиданно засмеялась.
- Каждый защищается, как умеет! – сказала она. – Кто-то сопли пускает, кто-то молится, а такие, как я, ругаются! Я бывший хирург и мой бог – скальпель. Впрочем, извините! Извините, дамы, если задела чьи-то чувства! – обратилась она к собранию, вынула из рюкзачка сигареты и закурила.
- Да чего там! – махнула рукой Петровна со второго этажа. – От страха и заплачешь, и молиться станешь, и обругаешься!
Старухи и женщины встали. Утренний «концерт» завершился. Впереди был дневной. Надо было собраться с силами. Все побрели по квартирам. Табуреты оставили на площадке.
Лиза спустилась на нижний этаж и выглянула во двор. Тихо было во дворе. Как будто несколько минут назад здесь ничего не происходило. Где же упало, думала Лиза. Наверное, где-то рядом. С той стороны дома. Надо посмотреть. Она спустилась с крыльца и обошла дом с торца. Зрелище представилось её глазам сокрушительное. Снаряды упали на тротуар перед домом. Глубокие воронки зияли в асфальте. Множество мелких выбоин показывали, где скакали осколки. Покорёжен был огромный рекламный щит с портретом Януковича. Ни одного целого окна не было в доме вплоть до седьмого этажа со стороны улицы. Только на восьмом и девятом этажах окна уцелели. Весь газон перед домом был усыпан битым стеклом. Лиза вздохнула, вынула из кармана передника рабочие холщовые рукавицы и принялась за дело. А со стороны двора уже двигалась в её сторону бригада дворников с мётлами и тележками – помогать.
Убирая битое стекло, Лиза думала о сыне. Как-то он там? Испугался, наверное. Ничего, ничего, с Божией помощью всё образуется. Дворники ей сказали, что школа цела, что там даже рядом ничего не упало. Вот, приберу, думала Лиза, пойду и буду с ним. Если, конечно, опять не начнётся. А непременно начнётся. Каждый день по нескольку часов утром ироды стреляют. Отдохнут, и днём начинают. И вечером. И ночью. А в промежутках между обстрелами надо успеть сходить на родник за водой. А там жуткие очереди, потому что все водоводы перебиты снарядами, и родник питает все окрестные девятиэтажки. Иногда приходилось идти или возвращаться по страшной жаре под канонаду. И никогда не было известно, вернёшься домой живым с водой или погибнешь. В промежутках между обстрелами надо было добыть хлеба. Его привозили по утрам, и надо было тоже отстоять очередь. Хлеб продавали прямо с машин, потому что все магазины были закрыты. До наступления темноты надо было сделать все хозяйственные дела: помыться, постирать, поесть, убрать дом. Электричества не было. Подстанции были подстрелены и сгорели. Украинская армия сознательно и целенаправленно разрушала инфраструктуру города. Она стремилась физически и морально уничтожить жителей Донбасса, которые все подряд в глазах украинской власти – от детей до стариков - были сепаратистами. Но ведь действительно, мы и есть сепаратисты, думала Лиза. Разве девяносто процентов наших людей не проголосовали за независимость от Украины? - Проголосовали! Разве девяносто процентов наших людей не хотели быть с Россией? – Хотели! Но неужели нельзя было Украине смириться и не посылать армию уничтожать нас? Донбасс – не Украина! Мы – другие! Мы – русские! Мы хотим быть с Россией! Так задумано Богом! Отшатнуться к Европе, означает предать Россию. Нельзя предавать мать! Разве нам Европа - мать? Разве нам мать Германия или Франция? Да они только и знали, что приходили к нам с оружием, пытаясь нас поработить! Украинцы считают нас предателями. Но ведь это они предали Россию!
Закончив работу, Лиза отправилась в школу, опасливо поглядывая на небо, готовое каждую секунду взорваться с треском и свистом. Антон ждал её на пороге входа в подвал.
- Страшно было? – спросила Лиза.
- Не, нормально!
- Давай, домой! Я тебя покормлю, а потом пойдём в церковь.
- Ма? – удивился Антон.
- Я тут подумала, ну, в этот раз они по школе не ударили. А вдруг вечером ударят? Они же любит бить по школам. А по церкви они не посмеют! Они же крещёные, как-никак. Так что, в церкви – надёжнее.
- Ма, но в церкви подвала нет.
- Откуда ты знаешь, есть или нет? Да и к чему в церкви подвал? Церковь сама по себе – защита. Там иконы святые, намоленные. Там батюшки. Свечи! Мы вот с прихожанками вечером обход сделаем, и я тебя отведу. Вечерний обстрел там переждём.
И Лиза с Антоном отправились домой обедать. И Лиза шла, счастливая, что нашла самое надёжное место на земле, где её сыну не будут страшны никакие обстрелы.
В пятом часу вечера возле церкви собирались прихожане и прихожанки. Большой группой, держа в руках хоругви и иконы, они обходили свой район по периметру с пением молитв, чтобы предотвратить разрушения и смерть. Впереди шёл священник, отец Иван с большим крестом. Они обходили свой район каждый вечер, и им казалось, что они делают нужное и важное дело. Каждый вечер и каждую ночь, и каждый день, и каждое утро случались обстрелы из тяжёлой ствольной артиллерии, и разрушались здания, подстанции, водоводы, газовые трубы, и гибли мирные люди, но участникам крестных ходов казалось, что, оттого, что они обходят район, разрушений меньше, чем могло бы быть. И ничто не могло переубедить их. Они задабривали своего христианского бога точно так же, как дикари задабривают злых духов. Сегодня, в жаркий августовский вечер собралось человек тридцать, и, во главе с отцом Иваном. Лиза уже отвела Антона в церковь, где он сел на ступеньку паперти.
- Ма, - спросил он, – а вдруг начнётся обстрел, когда вы будете в пути?
- Ляжем на землю и переждём, - отвечала Лиза. – А ты войди внутрь и жди.
- Может, я лучше в школу пойду? Я там привык. Там ребята из нашего класса.
- Нет, сынок. Они бьют по школам. Специально разрушают школы, чтобы вам было негде учиться. А здесь надёжно. Сегодня утром школе повезло, а вечером может и не повезти. Ты знаешь, сколько уже школ повреждено и разрушено? Много!
- Ма, вот вы ходите и ходите с молитвами, а обстрелы не прекращаются. И разрушений стало больше. Разве ты не видишь? Какой в этом толк, в хождениях этих?
Лиза замахала на сына руками.
- Не говори так! Если бы мы не ходили с молитвами и иконами, всё было бы гораздо хуже.
- Ма, а как это проверить-то?
Лиза растерянно смотрела на сына: и в самом деле – как? Но тотчас она отогнала сомнения.
- А ничего не надо проверять, - сказала она, как можно убедительнее. – Просто надо верить. И всё! Верь, что крестные ходы помогают. Просто, верь!
Антон, молча, смотрел на мать, и она видела, что он сомневается в том, что она ему говорила. Она подумала, что недостаточно времени уделяет религиозному воспитанию Антона и надо будет вечером, когда они придут домой, поговорить с ним и укрепить его в вере. Лиза провела рукой по щеке сына и улыбнулась ему.
- Жди внутри, - сказала она.
Всё прошло удачно. С молитвами и иконами прихожане и хористы вернулись к тому месту, откуда крестный ход начал своё движение. Люди вошли в церковь, повесили иконы на стены и отец Иван начал вечернюю службу. Лиза поставила Антона рядом с собой. Они стояли у стены, на которой висела любимая Лизой икона. Лиза всегда во время служб стояла рядом с нею и всегда несла её во время крестных ходов. Ей казалось, что Богоматерь, как никто, понимает её проблемы. У Богоматери тоже был сын, как ей не понимать! Она и поможет защитить Антона. Лиза целиком и полностью вверяла свою жизнь и жизнь сына этой иконе. Из иного мира глядела на неё Богоматерь и посылала своё благословение.
Как только отец Иван начал молитву Святому Духу: «Царь Небесный, Утешитель, Дух Истины, везде пребывающий и всё наполняющий …», начался очередной обстрел. Ничего необычного в этом не было. Так было каждый вечер. Служба продолжалась. Но прихожане, наполнявшие церковь, стали слышать, что снаряды ложатся всё ближе и ближе, пол всё сильнее подрагивал, и подрагивали и колебались огоньки свечей, всё сильнее дребезжала церковная утварь. Лиза почувствовала беспокойство. Сильное беспокойство. Она сделала шаг к стене, сняла любимую икону и вложила её в руки Антону.
- Держи! – шепнула она. – Крепко держи! Она поможет!
Так прошло ещё несколько минут.
И вдруг над головами молящихся людей снарядами «Градов» сорвало купол и открылось вечернее темнеющее небо. Вниз на людей посыпались куски штукатурки, арматуры и бетона.
Лиза упала и потеряла сознание. Когда она очнулась, то поняла, что лежит лицом вниз, что она почти не может дышать от известковой пыли, набившейся в рот и ноздри. Нижняя часть её тела была погребена под мелкими кусками штукатурки. Но верхняя часть и голова были засыпаны только известковой пылью. Лиза попыталась пошевелить ногами, но тяжесть прочно придавливала их к полу. Она слышала голоса людей: «Снимите балку с груди», «Разбирайте завал!», «Осторожно - нога!», «Поднимайте!». Лиза осторожно высвободила руки, приподняла голову и с трудом разлепила веки. Со стороны она выглядела, как известковая, внезапно ожившая статуя. «Антон!» - пронзила её мысль - «Что с Антоном!». Она повернула голову вправо, туда, где стоял Антон до взрыва. Рядом с собой она увидела только гору кусков известки, мусора и бетона, из которого торжествующе торчали железные прутья арматуры. Там, где должна была находиться голова упавшего сына, лежал большой кусок бетона, и струйки крови просачивались, неудержимо просачивались, неумолимо просачивались сквозь известковую пыль. Лиза закричала, но голоса не было. Лиза тянула руки к этим струйкам крови у основания куска бетона, размозжившего голову её сына. Она хотела остановить их бег, уже понимая, что этот бег не остановишь и ничего не исправишь. И Лиза снова закричала, и на этот раз голос не изменил ей. Какие-то люди стали разбирать завалы извёстки, освобождая её тело, а она указывала этим людям на гору бетонных обломков рядом с ней, крича: «Антон! Антон! Антон!» и люди стали разбирать эту гору, освобождая тело её убитого сына.
И вдруг над нею раздался голос её сына:
- Ма, не кричи! Всё нормально! Я живой! Ну, перестань! Я оглох от твоих криков!
- Ты живой? – пролепетала Лиза. Спасатели уже освободили её тело, убедились, что кроме царапин и ушибов повреждений у Лизы нет. Они помогли Лизе сесть и начали помогать тем, кто разбирал завалы над телом Антона.
– Ты живой? – переспросила Лиза, боясь, что Антон ей не ответит, и начала снова кричать от ужаса.
- Да живой я, мам! – сердито сказал голос Антона. – Хватит орать!
Лиза посмотрела наверх, но увидела только черное небо в звёздах. Она перестала кричать и тихо спросила:
- А где ты? Я тебя не вижу.
- Я рядом мам, - отвечал Антон. – Меня эта тётенька, что на иконе нарисована, спасла. Она рядом стоит.
Лиза радостно улыбнулась, и запричитала, раскачиваясь и прижимая руки к лицу:
- Спасла! Живой! Он живой! Богородица спасла!
Спасатели прекратили работу и сочувственно смотрели на Лизу, повторявшую и повторявшую эти слова.
- Тронулась тётка! – сказал один из них. Другой спасатель наклонился, перевернул тело Антона, вынул из его рук икону, стряхнул с неё пыль.
- Дайте, дайте, дайте! – закричала Лиза, протягивая руки. Икону отдали ей. Лиза целовала икону, прижимала её к груди и снова целовала, не обращая ни малейшего внимания на безжизненное тело сына, лежащее рядом.
- Крепко тронулась! – сказал спасатель, и вздохнул. – Шо с ней делать-то? Может, ей психиатра надо, а где его теперь возьмёшь!
Подоспели санитары с носилками. Тело Антона унесли. Лизе помогли встать. Она стояла среди обломков полуразрушенной церкви и ликовала:
- Он живой! Живой! – сообщала она всем, кто проходил мимо.
Люди, занятые спасением раненых, косились на неё и торопливо бормотали на бегу:
- Да, да! Живой!
- Ну, хватит! – сказал голос Антона. – Ты им ничего не докажешь. Они тебя за сумасшедшую принимают. Пошли домой.
И Лиза побрела домой, прижимая к груди драгоценную икону.
28 января 2017
Горловка