– Эх, продуем эстафету «советским», – расстраиваемся мы с пацанами, видя, как один из наших начинает всё больше отставать на третьем этапе. На метров пятьдесят мчится впереди нас соперник по «зонам пионерского действия».
Выпущенной из лука стрелой врывается в погоню за ним Славка. Он бежит так же красиво, как и прыгает с нырялки, как бросает в цель ножики, как взлетает над планкой в секторе для прыжков, как метает мяч или гранату. Славка – артист лёгкой атлетики! Ланью-мальчишкой он проскальзывает мимо здорового, но такого тяжеловесного по сравнению с ним паренька.
– Туп-туп-туп! – давит на шлак беговой дорожки Мишка.
– Ток-ток-ток-ток-ток! – метут по шлаку весёлую песенку Славкины кеды.
Мы ждём его на финише и бросаемся обнимать: первые!
И над зимним трамплином он собирается в плотный комочек и на самом отрыве от него выстреливает тугим тельцем в воздух, к февральской лазури. Ручки вытянуты вдоль тела, простенькие лыжи едва не щекочут горло.
– Хоп! – Славка раскидывает руки в стороны, припадает на правую ногу и скользит по снежной целине реки.
Никто не меряет длину от трамплина до его приземления: и так понятно – дальше всех. Разве что Серёжка Окатов с Якушёвской посоперничает с ним.
А ринуться на лыжах вниз головой в горловину какого-нибудь мрачного и глухого оврага, упасть во всю силу, собрать вокруг себя сухое облако снежной пыли, оцарапать лицо о мороженые сучья ивы и заливисто посмеяться над своей незадачей!?
Меня и мальчишек Байбузенко Бог миловал в наших полётах вниз головой с заборов, сараек, картофельных ям. Славку – нет.
Странно затих, прыгнув с крыши гаража в снег. Притворяется!
Но Славка молчал. И чем он больше молчал, тем более пугающей была его неподвижность.
В этот же день Славку увезли в больницу района со сломанным позвоночником. Начались бесконечные, длящиеся месяцами кочевания его по больницам, и операции, операции, операции…
Видеть перед собой неподвижного Славку было несносно. Все мы чувствовали какую-то чудовищную несправедливость случившегося. Реактивный снаряд, попрыгунчик, выдумщик, маленький атаман двора! И вдруг – калека, инвалид!
Кучами валили к нему товарищи и приятели со всего посёлка, девчонки двора и одноклассницы. Приходили учителя.
Но время шло. И рядом остались только закадычные дворовые дружки.
Худо-бедно Славка закончил учёбу в школе. Пристроили его одно время работать на коммутаторе связи у нового пешеходного моста через Вель.
(Десятки раз мне будет сниться этот мост, причудливо и часто страшно деформируясь, становясь в снах хрупким и смертельно опасным, висящим над безднами льда и пугающе глубокой и холодной воды; и никогда я по нему не шёл свободно, легко, а полз, карабкался, пробивался, и где-то на середине пути, когда каркас моста всё больше зиял пустотами, зябкой непроходимостью, – я просыпался.)
В своей-то бы душе разобраться, а тут чужая, да немилостиво сдобренная вечной инвалидностью…
Но росло в Славке ожесточение к собственной судьбе, а позже ловкое и удобное примирение со всеми «выгодами» его положения «калеки и изгоя».
К философии комфортного и бездельного существования была позднее приплюсована и история неразделённой любви к девочке Наде…
С этой поры Славка стал «Шефом». Он вырос, оброс длинными и прямыми волосами, лицо его постарело, а сам он неуклонно, метр за метром, терял благородное, юношеское, чистое, за что мы все его и любили. Душа стремительно опустошалась.
Его всё чаще и чаще кому-то из нас, знакомых, молоденьких приходилось тащить домой на себе пьяным. И сами-то все мы не были трезвенниками, а Славке с его-то ногами и вовсе бы не стоило пить. Но пили. Пили все. И новая квартира в пятиэтажке, где Шефу отвели отдельную комнатку, стала на несколько лет кают-компанией для всех нас, приезжающих, приплывающих, прилетающих… Мы по старой привычке, приехав, мчались на огонёк в его гостеприимную комнатку, где пили дешевое вино, слушали новые пластинки, пели под гитару песни, много и бестолково спорили. Когда мы заходили далеко и шумели, заходила мама Славки или сестрёнка Таня и выпроваживали нас.
А иногда, если был один, оставался спать на славкином диване. Мы переставляли и переставляли на проигрывателе пластинки с «Ариэлью», «Песнярами», «Весёлыми ребятами», шептались о девчонках, которые нам нравились, мечтали. …И нас беспощадно жрали злые и многочисленные клопы…