вдруг раскрывается рука
листом избыточно зелёным
из пересушенного лона,
и бесконечность родника
лоснится в топких берегах
от частоты употреблений,
как утомлённые колени
во искупление греха,
и первых слов тяжёлый ритм
стучит в холодную трясину,
и мысли падают бессильно,
как будто с ветки снегири,
и городского дурачка
никем не понятые речи
преобразуются под вечер
в пустого цвета облака.